Кризис античной культуры

Разочарование в философии рационализма, возрождение скептицизма отодвигало теперь разум, если и не на задний, то во всяком случае на второй план. Первое место отводилось стоящему над разумом началу, рационально непознаваемому. Знание его давалось откровением, посвящением в некие мистерии, в которых адептам в форме аллегории или поучения, якобы преподанного тем или иным богом, сообщались тайны происхождения и устройства мира, земного и небесного, его дальнейшая судьба, место в нем человека и его обязанности. Системы, лежавшие в основе таких поучений, были часто чрезвычайно сложны и малопонятны, имели целью показать, каким образом совершается переход от единого верховного добра, бога, к множественности реального материального мира со всеми его пороками. Они отличались в общем глубоким пессимизмом, чувством отвращения к миру, призывом уйти от него уже не символически, как стоики, советовавшие, углубляясь в себя, вместе с тем трудиться на пользу общества и исполнять свой долг на своем месте, а реально бежать от жизни среди людей порочных и непосвященных, не иметь с ними ничего общего.

Аналогичные учения существовали и раньше. Уже Дион Хрисостом выступал против тех, кто считал, что боги ненавидят людей и посылают их в мир, как бы в темницу. По их мнению, весь мир — тюрьма с жарой, холодом, землетрясениями, грязью, ветрами, а в ней люди строят еще маленькие тюрьмы — города и дома, в которых они терпят муки и от души и от тела. Душу их день и ночь мучает желание, страх, зависть, злоба; тело подвержено болезням, голоду, который удовлетворить можно лишь тяжелым трудом. Хотя одни из людей цари, а другие нищие, они мучаются все, как узники, скованные одной цепью, рождают новых людей, чтобы те мучилась так же, как они. Освобождение или хотя бы облегчение дает лишь разум, логос, преодолевающий радости и страдания, а обретение его — дело трудное и дается лишь избранным. Дион Хрисостом обличал как трусов и дезертиров и тех, кто уходит из городов, уклоняясь от выполнения долга перед родиной. Видимо, распространены были и призывы к самоубийству как к самому радикальному средству уйти от мира страданий. В одном воображаемом риторическом казусе владелец рабов выступает на суде против киника, который так убедительно проповедовал самоубийство, что все его рабы, слушавшие киника, повесились. Киник отвечает, что он не виноват, так как только излагал учение своей школы. Случай, конечно, анекдотический, но, видимо, содержащий зерно истины. Лукиан, как уже упоминалось, враждебный крайним, «простонародным» киникам, окарикатуривает жизнь и смерть одного из них, Перегрина Протея, с его точки зрения, негодяя и мошенника, хотя современный ему писатель Авл Геллий отзывался о Протее с глубоким уважением. Видимо, это был человек ищущий, примыкавший к разным учениям, некоторое время состоявший в общине христиан и, наконец, ставший киником. Чтобы научить людей презрению к боли и к страху смерти и освободить свою душу, открыв ей путь к богам, Перегрин Протей во время олимпийских игр при большом стечении народа, подобно герою киников Гераклу, самосожжением заслужил величайшее одобрение других киников.

Но если в I и II вв. порождавшие крайний пессимизм учения были исключением, в конце II и в III в. они становятся господствующими. Наиболее известными и характерными из них были герметизм и гностицизм. Первый получил свое название от имени отождествлявшегося с египетским богом Тотом греческого бога Гермеса, носившего у герметистов эпитет «Трисмегиста» (трижды величайшего), открывавшего посвященным тайны мироздания.

Герметические трактаты, видимо, составлялись в разное время (конец II–III в.) и различаются в частностях. Так, одни, возможно, более ранние и близкие к стоицизму признавали верховным началом мира разум и более оптимистически оценивали мир, другие отмечены печатью глубокого пессимизма. Но у них есть и много общего. Их главная цель — восстановить единство человека с космосом. «Я ощутил, что все во мне и я во всем»[99], восклицает один из авторов трактата, передавая свои ощущения после откровений бога. Все они исходят из деления космоса на реальный, материальный и духовный, безграничный мир верховного блага, первичного разума, богов и светил. Высшее благо отождествляется с богом, основой мирового порядка и движения космоса. Он проявляет себя во вселенной, но стоит выше нее, вне ее. От него все исходит, он связывает все многообразие вещей в неразрывное целое, так как присутствует во всем как бессмертная субстанция. Бог не ум и не истина, он выше их, но ему обязаны своим существованием и ум, и истина. Он же создал человека, единственное богоподобное и способное познать бога живое существо, некогда пребывавшее в духовном мире, но затем соединившееся с материальной природой, вследствие чего человек стал двойствен: душа его бессмертна, тело смертно и подчинено господствующей в мире необходимости. Познавший бога и преодолевший желания тела — причину смерти — станет бессмертным, причастным к богу. Душа его и сама станет богом или благодетельным демоном. Не познавший же своей небесной природы, умрет, так как не сможет преодолеть материальной темной субстанции, из которой создано его тело и весь видимый мир. В этом видимом мире добра быть не может, он — полнота зла в той же степени, в какой бог — полнота добра. Земля — дом зла, познавший бога и добро чужд земному, а земные люди чужды ему, преследуют и ненавидят его. Но это не должно его смущать, так как он подымается выше телесного и временного. Он знает, что для него нет ничего невозможного, своей мыслью он способен охватить все явления, совместить все противоположные свойства, быть всюду одновременно, быть всем прошедшим и настоящим, всем временем и пространством. Тогда он сможет поднять свою душу над предопределением, судьбой, властвующей над человеком, который ничего не знает, всего боится, не может возвыситься до неба и бога. Судьбой человека управляют демоны, связанные с планетами, от которых люди получают свои свойства. После смерти души проходят сферы планет, постепенно очищаясь от телесных страстей и пороков, чтобы затем вселиться в новые тела. Душа, чрезмерно обремененная свойственными телу аффектами, подняться в высшие сферы не может. Напротив, душа, приобщившаяся к богу, становится уже на земле выше демонов и может ими повелевать, освободившись от судьбы. Такой человек — высочайшее чудо, он сам богоподобен и достоин обожания.

Еще более отрицательно к материальному миру относился гностицизм. Это было весьма неоднородное течение, включавшее различные школы. Были гностики христиане, считавшиеся еретиками. Деятели ортодоксального раннего христианства боролись с ними, опровергали их учения, но, возможно, кое в чем подвергались их влиянию. Были гностики и нехристианские, возводившие свои доктрины к учениям легендарных восточных мудрецов и пророков. Одни из них проповедовали крайний аскетизм, другие, напротив, допускали полную распущенность. Но все они основывались на доступных только им тайных знаниях (отсюда и само их название, от греческого слова «гносис» — знание) о боге и мире. Для них характерен резкий дуализм, противопоставление благого, духовного, божественного мира греховному, порочному, материальному. Некоторые гностики считали, что этот мир создал злой бог, противостоящий благому богу, ничего общего с материальным миром не имеющему. Другие объясняли происхождение материального мира некогда имевшим место грехопадением одной из высших сопричастных благому богу сил, грехопадением, приведшим к ее соединению с материей. Возникший таким образом материальный космос изначально был обречен на влияние зла и порока, подчинен управляющим судьбой демонам низших сфер. Однако божественная искра все же проникла в человека и он, очистившись тем или иным путем от телесного (путем ли умерщвления всех плотских страстей или столь полным их удовлетворением, что они сами заглохли от пресыщепия), может подняться в высшую сферу благого бога.

Системы гностиков, с которыми знакомили посвященных, содержали обычно повествование о происхождении мира, устройстве космоса, перечень многочисленных сил, заполнявших промежуток между верховным благим богом и земным миром, сил, составлявших строгую иерархию, имевших определенные, обычно трудно произносимые имена. Знание таким имен, а также различных формул и символов давало власть над демонами и облегчало душе прохождение через сферы планет и звезд при ее возвышении от земли к небу. Платоновское учение об умопостигаемом мире бестелесных сущностей, идей, отраженных в многообразии земных предметов и явлений, смешивалось с астрологией и магией, с представлениями, заимствованными из восточных религий в причудливых сочетаниях. Одна из основных античных проблем — соотношение единого, всепроникающего и все связывающего изначального принципа с множественностью существующих форм — присутствовала и в гностицизме, но в крайне извращенном виде. Если некогда она непосредственно связывалась со строем античного города, полиса, где, как говорили стоики, все принадлежит целому, но каждый имеет в этом целом свою часть, и ставила целью побудить гражданина к добровольному и свободному исполнению своего долга на назначенном ему месте в городе, государстве, космосе, то теперь главной целью стало найти путь к уходу от мира зла и определяющей судьбу каждого необходимости в бестелесный мир свободы, разрыв со всеми земными установлениями и институтами. Разрыв этот еще более подчеркивался враждебным, высокомерным отношением гностиков ко всему остальному человечеству. Себя, как знающих, избранных они противопоставляли погрязшим в делах этого мира «людям плоти», с гораздо большей непримиримостью, чем стоики, противопоставляли себя невежественным, а следовательно, и не имеющим добродетели, но все же могущим ей научиться, могущим быть объектом благодеяний и забот мудреца.

99

99 Hermetica, XI, см. в кн.: W. Scott, Hermetica, v. I–II. Oxford, 1924–1925.