Инквизитор и нимфа

Юлия Зонис

Инквизитор и нимфа

Автор благодарит за оказанную

помощь Евгения Пожидаева,

Ину Голдин, Сергея Белякова,

Екатерину Чернявскую и Тима Талера

Граница между светом и тенью – ты.

Человек – это звучит гордо!

Пролог

Ангар

Из детства ему лучше всего запомнился не дедушкин дом на вересковых пустошах за Фанор и не маленькая квартирка родителей в университетском кампусе, а старый авиационный ангар: огромный, пустой и гулкий, с отслоившимися железными листами крыши. Отец с Миррен часто уезжали, и времени на то, чтобы забросить сына к деду, у них не хватало. Тогда мальчика поручали старшему брату отца, дяде Шеймасу. Дядя Шеймас владел клубом по реконструкции стрелкового оружия, расположенным в том самом ангаре и вызывающим немалый интерес у дублинской полиции. В клубе были тир и мастерская, и все же по сравнению с величиной ангара все казалось крохотным, как игрушечные домики на полу в гостиной.

Марка сажали на стол и давали в руки длинный тяжелый пистолет. Самопальный, пистолет и стрелял не пулями, а свинцовыми шариками. Марк прицеливался, стараясь удержать дрожь в руках. Мишень почему-то всегда была одна, и всегда на ней угрюмо набычивал голову полисмен в шлеме. Марк стрелял, больше заботясь не о том, чтобы попасть в цель, а о том, чтобы не свалиться со стола от отдачи. И все равно попадал. Мужчины вокруг, обычно сосредоточенно-угрюмые – что странно для членов исторического клуба, – разражались одобрительными криками. «Галчонок опять угодил в яблочко! Стрелок растет, а, Шеймас? Возьмешь его в отряд?» Самый противный, низенький крепыш по имени Шон Келли, от которого всегда несло потом и ментоловой жвачкой, подсаживался к Марку и спрашивал: «Что, пойдешь к дядьке в отряд?» В лицо Шеймасу неприятный человечек улыбался, но Марк слышал, как тот говорил у дяди за спиной: «Хвастается тем, что произошел от гэллоуэйских О'Салливанов, а ведь те все как один мерзавцы. Приличные О'Салливаны остались в Корке и Керри. А эти почему на север подались? Да потому, что предок их, Донал О'Салливан, вступил в армию предателя О'Кон-нора и вместе с ним убивал честных ирландцев под знаменами Де Бурка. Так и вошел в Коннахт, по колено в ирландской крови. Весь их род англичанам прислуживал, а тут вдруг вспомнили о совести?» На радость Марка, собеседник Келли, рыжий, как и Шеймас, Патрик Райли спокойно ответил: «Заткнись».

Полиция не зря уделяла немало внимания делам дяди Шеймаса. Шеймас Салливан возглавлял одну из «активных ячеек» ИРА, и свинцовые шарики действовали в уличных стычках ничуть не хуже, чем знаменитые «перчатки смерти», которые Марк видел в компьютерных играх. Впрочем, игр у него было мало. Миррен считала, что мальчику нужно учить языки, а отец вообще такими вещами не интересовался.

Они с Миррен интересовались лишь собой, вот в чем беда. Дед, не стесняясь присутствием Марка, не раз бурчал: «Поспешили вы с этим делом. Не успели наобжиматься, а уже вон – сидит, рот разинул. Что, нравится за старшими подслушивать?» Иногда он еще и брал Марка за ухо пальцами, жесткими, как старые корни, и крутил, вроде бы понарошку. Больно было не понарошку, но Марк молчал. Отец морщился, а Миррен смеялась. Ей нравился дед. «Колоритный старый хрен у тебя папаша, прямо докембрийское ископаемое», – говорила она. Докембрийскими ископаемыми отец с Миррен набивали и без того тесную квартирку. Их профессия называлась длинно: палеонтологи. Они познакомились на четвертом курсе в экспедиции и так влюбились, что тут же и родили Марка. Только ездить в свои экспедиции не перестали, вот Марк и сидел на железном столе, болтал ногами, ожидая, когда снова попросят стрелять. В отряде его прозвали Галчонком. Марк и правда немного смахивал на тощую, растрепанную галку. «Галку с уныло опущенным клювом», – добавлял дядя Шеймас и щелкал Марка по носу. Потом они с товарищами шли на улицу курить и обсуждать планы, а Марк оставался в ангаре и казался себе галкой, случайно залетевшей в утробу космического корабля. Ты такой черный, встопорщенный и маленький, а все вокруг такое большое, серое и гладкое, и за стенкой – пустота. Корабли Марк тоже видел только в играх или в сетке, но Миррен и сетку не особенно одобряла – только когда им с папой приходило в голову по обжиматься. Хорошо, что эта мысль посещала родителей довольно часто.

Когда Марк пошел в школу, необходимость в ангаре, к сожалению, почти отпала. В ангаре, пахнущем железом и смазкой, среди крепких, угрюмоватых и занятых нужной работой людей, конечно, интересней, чем в классе. В ангаре Марка уважали, потому что он хорошо стрелял, приходился племянником Шеймасу и вообще считался своим парнем, а в школе была просто скукота. Читать он научился года в два, потому что дома и делать-то больше нечего, знал расстояние от Земли до Марса, мог с закрытыми глазами перечислить все геологические периоды и даже нарисовать трилобита. Пожалуйста, что там рисовать – мокрица и мокрица, только каменная. Докембрийское ископаемое. Единственное, что нравилось Марку, – это разноцветные трехмерные головоломки. С ними он мог возиться часами, отчего остальные ребята считали его придурком.

На переменах Марк устраивался поодаль от одноклассников, под древней кирпичной стеной. В самые жаркие дни от нее тянуло прохладой. Здесь жили занятные красные жучки, иногда слипавшиеся в длинные цепочки. Наблюдать за ними Марк тоже мог часами, а однажды набрал полный пакет и приволок домой. Мир-рен, неравнодушная ко всему докембрийскому, очень рассердилась, когда настоящие жучки разбежались и обжили квартиру. Отец потрепал сына по черным, и без того растрепанным волосам и сказал жене: «Ну что ты скандалишь? Парень вырастет, будет биологом». Чарльз Салливан оказался прав, хотя и не успел убедиться в своей правоте.

В ту субботу они втроем отправились в супермаркет. Все ходят в супермаркет, чтобы кататься на ракетах, лазить по «стенке невесомости» и жевать сахарную вату. Отец с Миррен пошли в супермаркет, чтобы обжиматься. То есть не совсем обжиматься, а держать друг друга за руки, смеяться и молоть всякую чушь. На Марка они внимания не обращали, поэтому Марк мог свободно глазеть по сторонам и показывать себе язык в зеркальных витринах. Язык он, конечно, не показывал, потому что не дурак и уже взрослый, но вполне мог показать. Увлеченный вопросом, стоит или не стоит показать язык своему витринному двойнику, Марк не сразу почувствовал знакомый… запах? Ему показалось сначала, что пахнет потом и ментоловой жвачкой, но потом он понял, что так пахнет страх. И сразу сделалось зябко, как в продуваемом сквозняками ангаре, хотя климат-контроль в супермаркете работал отлично. Марк бросил палочку с сахарной ватой в урну и потянул отца за руку. «Ну чего тебе, чего? Хочешь на стенку? Беги на стенку». Отец выпустил его ладонь и положил обе руки на плечи Миррен.

Родители стояли так, отражаясь друг в друге, как Марк в витрине – а он был совершенно лишний. «Папа, пойдем!» – крикнул Марк и дернул отца за рубашку, но тот только нетерпеливо отмахнулся, чуть не задев сына по лицу. И тогда Марк подумал: «Ну и ладно». И, совсем как дед, буркнул: «Черт с вами, жамкайтесь». Оставайтесь, если вам так хорошо. Не слушаете? Убедитесь сами. Он отступил на пару шагов и еще постоял, а потом развернулся и пошел, все быстрее и быстрее, к вращающейся зеркальной двери.

По улице, на августовском солнцепеке, катился киоск с клубничным мороженым и звенел бубенцами.

Потом Марку часто снились этот зной и звон, только мороженое пахло не клубникой. Мороженое пахло гарью. Во сне он, Марк, сам вырывал руку из пальцев отца, отталкивал отцовскую ладонь и громко смеялся – «Дураки, дураки! Так вам и надо!» – и ему даже казалось, что ментолом, потом и страхом пах он сам. Марк просыпался, в ниточку сжимал и без того тонкие губы и долго смотрел на обитую деревянными панелями стену или в окно, на черные пустоши за дедовским домом. «Это не я, – говорил Марк сам себе. – Это не я». Но запах ментоловой жвачки никуда не девался. Запах слился с железным запахом ангара, со смехом Шеймаса, с хлопками газового пистолета и с треском пробитой мишени.