Что было, что будет

— Возможно, придется ждать всю ночь, — сказал Стелле доктор, устроившись поудобнее в кресле, с одеялом на плечах, после того как целый час они просидели за картами. — Я мог бы вызвать тебе такси.

— И я окажусь неизвестно где. Вы ведь слышали, что рассказывал Илай о новом водителе. Нет. Я остаюсь.

До этого дня прошло три сотни лет, так что там какие-то несколько часов? Сидя в темной комнате, где теперь спали двое мужчин, Стелла словно парила в космосе. Они делали вдох, потом выдох, а потом началось что-то другое. Где-то после двух часов ночи у Илая Хатауэя случился инфаркт. Начались конвульсии, затем изменилось дыхание, глаза заволокло туманом, так что он уже не видел этого света. Из Гамильтонской больницы вызвали машину, и, пока она мчалась в Юнити, Стелла оставалась у постели Илая.

— Он уходит, — произнес доктор Стюарт.

В этот самый момент в комнате вместе с ними находилась смерть. Если девочка поймет, что не в силах этого выдержать, она сейчас уйдет. Придумает предлог — мол, живот разболелся или нужно выйти на свежий воздух. Но вместо этого Стелла держала руку Илая Хатауэя, а он отвечал на ее рукопожатие что было сил. Он был хороший человек и всю жизнь прожил под тяжелым бременем; и свое такси он водил дольше, чем жили многие. По ночам ему снились дороги и аллеи. Он крепко держал ее за руку, словно вообще не собирался отпускать, пока девочка не наклонилась и не прошептала, что все хорошо, он может отпустить руку: он прощен. Спустя столько времени он обрел свободу.

Однажды утром Хэп вышел на кухню, чтобы налить стакан воды, и вдруг остановился без всякой причины. Он просто почувствовал какую-то перемену — перепад давления, возможно, или необычную тишину. Было рано, и Хэп даже не успел еще окончательно проснуться. Взглянув сонными глазами на лужайку, он подумал, что видит огромную кучу сена и листьев. Из любопытства он сунул ноги в ботинки и вышел из дома. Рядом с конем Торопыгой, который умер ночью, сидел дед и плакал. Конь успел остыть.

— А ведь нам всем казалось, что он протянет вечность.

Доктор Стюарт, видевший десятки смертей, сообщавший тяжелую новость вдовам и детям, сейчас вдруг плакал из-за коня, чересчур задержавшегося на этом свете, тем более что с самого начала не хотел брать его к себе.

— Теперь Стелла успокоится, а то она вбила себе в голову, что я усядусь на него верхом и сломаю себе шею.

Хэп опустился на землю рядом с дедом. Лужайка была сырой от росы, но Хэп не обращал на это внимания. Его дедушка, самый сильный из всех, кого он знал, не скрывал своих слез.

— Нам придется нанять Мэтта Эйвери, чтобы он приехал на своем бульдозере и похоронил Торопыгу прямо здесь. Для этого коня не существовало понятий «рано» или «поздно», для него существовала только вечность.

Доктор Стюарт покивал. Его внук был умный, хороший мальчик; по крайней мере, об этом можно было не волноваться. Если на то пошло, он понимал его гораздо лучше, чем собственного сына, Дэвида. Наверное, он сам виноват: много работал, был молод, эгоистичен. Доктор похлопал по холодному крупу Торопыги и вспомнил, что мальчишкой где-то читал, будто первооткрыватели холодного Запада иногда при крайних обстоятельствах забивали своих лошадей и забирались внутрь туши, чтобы не замерзнуть ночью. Доктор просидел рядом со своим конем четыре часа, но все равно пропустил момент смерти. Теперь он полагал, что конь просто выдохнул в конце и у него, как у человека, отлетела душа. Так, может быть, Торопыга все еще здесь, на лужайке, среди травы и стогов сена? Или он в воздухе, которым они теперь дышат?

В тот же день, только попозже, доктор с внуком отправились в муниципалитет. Там был собран совет, с тем чтобы обсудить дар Илая Хатауэя городу, а доктора попросили присутствовать в качестве свидетеля завещания. Явившись к назначенному часу, Хэп уселся в коридоре и развернул газету «Юнити трибьюн», а его дед и Стелла вместе с членами городского совета прошли в конференц-зал. Там были миссис Гибсон, Гарри Стронг, владелец рынка, и Натан Эллиот, президент банка. Хэп был не прочь подождать. Он любил знакомиться с полицейскими отчетами, с которых всегда начинал. На Готорн-стрит вскрыли машину. Спаниель по кличке Мици искусал соседей и почтальона. Джимми Эллиота застукали на месте преступления — он швырял камни в чайную, так что ему впаяли дополнительные десять часов общественных работ.

— Кажется, Джимми Эллиот вновь на вас трудится, — сказал Хэп Мэтту Эйвери, когда тот проходил мимо, явившись на собрание без приглашения, чтобы выступить от имени Стеллы.

— Должен был. Но не явился. За что его повязали на этот раз?

— Его взяли, когда он бросал камни в окна чайной.

— Глупое занятие.

— По-моему, он влюблен.

— А-а. — Мэтт сочувственно кивнул. Даже Джимми Эллиот не застрахован от такой напасти. — Я побывал у дома твоего деда, снял часть забора и завел бульдозер на лужайку, — сказал он Хэпу. — Завтра утром постарайся увести куда-нибудь дедушку позавтракать. Думаю, ему не следует оставаться дома, когда я начну рыть яму для Торопыги.

— Его здорово подкосило.

— Да, двадцать пять лет он притворялся, что терпеть не может этого коня.

Мэтт ушел на собрание, в коридоре стало тихо, и Хэп вновь принялся за полицейскую страничку. Люди в конференц-зале тоже вели себя на удивление тихо и выслушали, несколько оцепенев, пояснения доктора Стюарта, рассказавшего, что Илай Хатауэй попросил Стеллу решить, как поступить с его имуществом. В эту минуту многие члены городского совета задавались вопросом, не было ли со стороны Илая Хатауэя злого умысла, когда он назначал своей душеприказчицей сопливую девчонку; и вот теперь этот ребенок был наделен властью решать, как потратить кучу денег — никто даже не подозревал, что Илай так богат. Все поняли, о какой огромной сумме идет речь, только когда Натан Эллиот зачитал список всего имущества, ценных бумаг, банковских счетов, инвестиций. Не хотел ли старик посмеяться над членами совета и городом, когда выбрал Стеллу управлять всем этим?

Но нет, как оказалось, никто и не думал шутить; Стелла явилась на собрание с готовым планом. На земле Хатауэя должна была появиться клиника с полным штатом врачей и медсестер — таково было решение Стеллы; людям, если они заболеют, не придется ездить в Норт-Артур или Гамильтон. Но это еще не все: напротив библиотеки будет возведен Центр досуга имени Хатауэя. Там будут заниматься с детьми по специальной программе после уроков, а летом давать всем желающим уроки плавания. Отличная идея, между прочим, просто превосходная. Члены городского совета почувствовали облегчение, но тут слово взял Мэтт Эйвери. Это всех удивило, ибо Мэтт никогда не отличался ораторским искусством. В то же время, так долго проработав на очистке снега и валке деревьев, так долго пробыв в одиночестве, он, видимо, никак не мог наговориться. Когда в конце концов осенью он окажется перед классом, то будет читать лекцию час или два без перерыва, даже не передохнув и не выпив воды.

И сейчас Мэтт за час не уложился, рассказывая историю Ребекки; те члены городского совета, которые до сих пор не проклинали про себя Илая Хатауэя, теперь распекали его на все корки. Но когда поднялась Стелла и поблагодарила Мэтта за историческую справку к ее самому важному решению, даже инакомыслящие умолкли. Теперь пришел черед второго сюрприза, менее приятного. На Стелле была серебряная звезда, подарок Илая, та самая звезда, с которой Ребекка вышла из леса.

Стелла сообщила собравшимся, что с разрешения мэра и совета построит в центре города мемориал Ребекки. Каменотесы, получившие заказ, как раз сейчас везли из Нью-Гемпшира шестифутовую гранитную глыбу; и с литейной мастерской в Лоуэлле тоже договорились. Если кто-то и посчитал такой памятник кощунством, то не высказался вслух в тот день — в конце концов, приходилось учитывать то, что городу очень нужен больничный центр. Да и в Центре досуга детишки смогут научиться плавать. Поэтому с созданием памятника проволочек не было.