Страница 61 из 76
Уилл не питал особого доверия к полицейскому департаменту города Юнити, хотя у них были самые лучшие намерения. Вот он и занялся бегом. Он превратился в глаза и уши города и успел довольно хорошо изучить привычки большинства его обитателей. Генри Эллиот, к примеру, каждый день выезжал в Бостон в 6.15. Илай Хатауэй обычно бывал первым клиентом заправочной станции на углу Мейн-стрит. Энида Фрост открывала двери вокзала ровно в 6.30. В ясные дни она подметала платформу, а когда шел дождь — щеткой разгоняла лужи.
Уилл выяснил, что обежать город можно за два часа, если сделать петлю, начиная с пустыря, затем двинуться по Локхарт, мимо библиотеки и начальной школы, мимо магазинов на Мейн-стрит, а оттуда рукой подать до чайной, на крыльце которой частенько стояла Лиза Халл, специально выходившая, чтобы его подбодрить. В последнее время Уиллу начало казаться, будто кто-то высосал из него весь яд; без алкоголя, без груза лжи ему вдруг стало легко и свободно, и он уже не бежал, а несся стремглав, хотя никогда не предполагал, что способен на такую скорость. Он познакомился с еще одним любителем бега, Соланж Гибсон, дочерью библиотекарши, и она показала ему несколько упражнений, чтобы ноги не сводило судорогой. Иногда во время пробежки по установившемуся маршруту он встречал кого-нибудь из своих учеников с родителями, и те так радовались встрече, что Уилл даже думал поначалу, будто люди по ошибке приняли его за брата или кого-то другого, всеми уважаемого человека, которого волновали другие вопросы, а не то, как легко ему все дается или как мало труда он в это вкладывает.
Когда он услышал, что Дженни слегла от весенней простуды, то так растрогался, что даже нарвал флоксов в материнском саду, где всегда рано расцветали многолетники, этаким неожиданным всплеском белого посреди майской зелени. Утром он совершил пробежку до Кейк-хауса, пока Мэтт валялся в кровати, сокрушаясь по поводу своего прошлого и будущего. Как раз пришла пора цвести глицинии, и весь город благоухал ее ароматом. Даже мутное озеро, прославившееся своими утопленниками, пахло чем-то пряным, похожим на корицу, а не обычным дерьмом.
— Я знаю, что вы меня терпеть не можете, — заявил Уилл, когда Элинор открыла дверь.
Хозяйка заморгала, никак не ожидая увидеть его на своем крыльце.
— Я пришел, чтобы навестить Дженни. Даю слово, что ничего не украду.
— Ты ведь не собираешься вернуться к Дженни? — поинтересовалась Элинор, прежде чем позволить ему войти, а сама косилась на цветы — несколько стеблей полураспустившихся флоксов; Кэтрин сгорела бы от стыда, что такой жалкий букетик нарвали в ее саду.
— Нет-нет, — заверил Элинор ее бывший зять. — Мы с ней расстались окончательно.
Способность Элинор различать ложь, видимо, начала ее подводить; или другой вариант: Уилл на самом деле говорил правду.
— Лиза сказала мне, что у Дженни грипп. Я подумал, что будет невежливо не зайти.
— Значит, теперь пришел черед Лизы. — Элинор распахнула дверь пошире. Какое облегчение узнать, что он в конце концов переключился на другую. — Так бы сразу и сказал.
Уилл взбежал по лестнице через две ступеньки, потом прошел по коридору до спальни Дженни. Когда-то она потихоньку выбиралась из своего окошка ночью, торопясь к нему на свидание: спускалась вниз по скрученным стеблям глицинии, оплетавшим крышу, и потом от нее пахло цветами, отчего он принимался чихать. Он был так подвержен аллергии, что Лиза убедила его носить с собой в кармане противоаллергический автоинжектор на тот случай, если его укусит пчела. Быстрее всего он пробегал мимо дуба на Локхарт, поскольку внутри мертвого дерева поселился огромный рой пчел. Пробегая мимо, Уилл слышал их гудение и невольно ускорял темп. Некоторые из тех, кто ездил на работу в Бостон или Норт-Артур, даже не узнавали его: для них он был просто промелькнувшим сбоку пятном. Человеком, бегущим от всего того, чем он был прежде.
— Выглядишь ужасно, — сказал Уилл, увидев Дженни в постели: с красным носом, во фланелевой пижаме, хотя день на дворе стоял чудесный.
— Большое спасибо.
Дженни попыталась пригладить пальцами спутанные волосы. Недавно она вновь начала рисовать, и теперь у нее на коленях была пристроена дощечка с акварелью.
— Симпатичный пейзажик, — заметил Уилл.
Дженни рассмеялась, затем высморкалась.
— Тут на холме тигр, если потрудишься присмотреться.
— «Тигр, тигр, жгучий страх, Ты горишь в ночных лесах»[7]. Но, подозреваю, не на холмах Юнити. А я не знал, что ты умеешь рисовать.
— А что вообще ты обо мне знал? — не удержалась от колкости Дженни, хотя как раз в эту минуту Уилл пристраивал цветы, которые принес, в ее стакане с водой.
— Немногое. О своей матери я тоже мало знал. Даже понятия не имел, что она увлекалась садоводством, но, видимо, так и было. Эти кусты понапиханы вокруг всего дома.
— Флоксы, — пояснила ему Дженни, невольно набравшаяся кое-каких знаний по садоводству от родной матери, хотя сама за всю жизнь не вырастила даже росточка. — Они хорошо приживаются, и если за ними не ухаживать, то растут еще лучше.
Дженни сощурилась, когда Уилл принялся наводить порядок на ее тумбочке. Он передвинул колокольчик, который оставила ей мать, чтобы Дженни позвонила, если понадобится. Нелепая, в сущности, идея. Элинор сама еле ходила и вряд ли была способна за кем-то ухаживать. Впрочем, когда такое было? Во всяком случае, не тогда, когда Дженни болела в детстве, не в тот день, когда она сама набрала телефон доктора Стюарта. У нее была высокая температура, болело горло, а мать тем временем работала в саду, не обращая внимания ни на что за его пределами.
— Он разве не из шкафчика? — спросил Уилл, имея в виду колокольчик, приятно звеневший, стоило его приподнять и потрясти — Он, кажется, принадлежал Ребекке?
Дженни отняла у него колокольчик и поставила рядом со стаканом воды, заполненным флоксами. От его суетливой заботы ей стало не по себе.
— Зачем ты здесь? Чего тебе надо? Если честно, я удивлена, как это мать пустила тебя в дом. Особенно после того, как стало ясно, что ты украл наконечник стрелы в самый первый раз, когда я тебя сюда привела.
— Это было ужасно, — опечалился Уилл.
— Вот именно. Так что тебе понадобилось сейчас, когда ты вернулся на место преступления?
— Мне понадобилось твое прощение.
Дженни рассмеялась, хотя у нее и болело горло. Потом она взглянула на Уилла. Он не шутил.
— И я должна это сделать, потому что...
— Потому что для нашей дочки будет лучше, если мы станем действовать заодно.
Дженни уставилась на него, как громом пораженная:
— И когда на тебя снизошло сие откровение?
— Вообще-то я не самостоятельно додумался до этого, — признался Уилл, — Мне помогли.
— Женское влияние, — догадалась Дженни. — Мариан Куимби?
Мариан всегда ревновала, она хотела Уилла для себя. Все годы учебы она обзывала Дженни наездницей дохлой лошади и блудницей из Кейк-хауса. Она как тень бродила за Уиллом, хотя без всякого толку: в конце концов Мариан уехала учиться на юриста, и сейчас у нее была практика в Норт-Артуре.
— Кто-кто? — Если начистоту, то эта самая Мариан была первой девушкой, с которой у него случился секс, на диване в подвале дома ее родителей. Летом после восьмого класса. — Господи, нет, конечно. — Тут его пронзила ужасная мысль. — Ты ведь не думаешь, что Стелла закрутила с внуком доктора Стюарта? Ты ведь не думаешь, что она с ним спит?
— Конечно нет. И сейчас мы разговариваем о тебе, так что не пытайся увиливать. Кто эта женщина?
— Лиза.
— Лиза Халл? Моя Лиза?
Дженни сбросила с колен акварель. Уилл, который прежде никогда не смотрел в глаза собеседнику, теперь уставился прямо на нее. Только сейчас до Дженни дошло, что он стал стройным — видимо, сбросил вес, — и цвет лица у него улучшился. Пил он теперь только воду, носил кроссовки, что было совершенно не в его стиле. Когда в последний раз он пропускал стаканчик виски, лгал, портил кому-то жизнь? Как могло случиться, что он изменился, а Дженни этого не заметила?