Страница 1 из 3
А. В. Макаревич
Живые истории
НОВОГОДНЕЕ
А правда, что это мы его так любим? При всей любви наших трудящихся к праздникам вообще Новый год все-таки стоит на особом месте. Ну, понятно, традиция.
Хотя во многом — советская традиция. Нет, конечно, праздновали его и раньше, но он мерк в свете Рождества Христова. Советской властью было решено оттянуть внимание от религиозного Рождества к вполне себе нейтральному Новому году. И вот мы забываем уже, что звезда на елке — не кремлевская, а Вифлеемская, да и сама елка — рождественское дерево. И что подарки наши новогодние — это подарки волхвов к рождеству младенца Христа. Да и сам Дед Мороз — переодетый волхв или, в крайнем случае, Санта-Клаус.
В Америке, кстати, еще смешнее. Там, правда, празднуют все-таки Рождество, Новый год его догоняет. Толпы народа в магазинах, от Санта-Клаусов не продохнуть, все светится, крутится, подмигивает. Люди бредут, увешанные подарками, как елки на ножках. Прикидываюсь дурачком и обращаюсь к нагруженной коробками бабушке — фиолетовые букли, модные очки:
— А что это за праздник у вас такой?
— Как, сэр, вы не знаете? — изумляется бабушка. — Кристмас!
— А что это за кристмас? — продолжаю юродствовать я.
— Как, сэр? Это такой праздник, когда все дарят друг другу подарки!
И пошла.
О как! Тоже не очень помнит.
А ведь интересно — не такая это старая традиция — советский Новый год, а прижилась! И еще как! Вот новые праздники (я их даже запомнить не могу — День России, День Независимости — как там?). Какие-то искусственные. Направленные на рихтовку нашей национальной гордости.
А Новый год — это письмо из детства. Причем каждому из нас — лично. Это единственный неполитический праздник в нашей стране и поэтому человеческий. Теплый. И гордость наша национальная — это салат оливье с докторской колбасой и килограммом майонеза, сельдь под шубой, заливная рыба, шампанское в холодильнике и прочие милые домашние радости.
И бой курантов по телевизору — чтобы не пропустить! И поздравлять друг друга. И желать счастья. Удобная форма заклинания — пусть все наши беды и проблемы останутся в прошлом году! Действительно, пусть. Может, и работает. Если веришь — наверняка работает. И вообще — когда одновременно очень большое количество людей, глядя друг другу в глаза, желает счастья и добра, да еще выпивает за это — это очень мощный энергетический всплеск. Земля должна вздрогнуть. Она и вздрагивает — вы просто не обращали внимания. И жизнь становится чуть-чуть лучше.
Может, благодаря этому мы все еще живы? А кто знает?
Нет, можно, конечно, не возиться дома, а пойти в модный дорогущий ресторан — а только какой же это Новый год? А куранты? А «Огонек» по Первому — смотреть и ругать? Да что вы, в конце концов, в ресторанах не бывали?
А я лежу в маленькой комнате под одеялом, и прямо передо мной — восхитительно душистая елка в шарах, бусах и лампочках. Под елкой — вата, и среди ваты — бумажно-ватный Дед Мороз, строгий и кривоватый. Ему очень много лет, он еще довоенный. А мне уже шесть, и я слушаю, как стихают в соседней комнате голоса. Гости расходятся, становится слышно, как елка потрескивает и как падают с нее иголки. Сейчас все уйдут, а потом мама и папа принесут мне под елку подарок — его же там сейчас нет, а утром точно будет! И я в который раз решаю ни за что не заснуть, чтобы увидеть, как это произойдет — ну не Дед Мороз же, в самом деле!
И — засыпаю.
Так ни разу и не подсмотрел. Теперь уже не подсмотрю. Жалко.
А вас — с Новым годом! И поздравьте всех-всех, и посмотрите в глаза, и улыбнитесь! Сделайте этот мир добрее — хотя бы ненадолго.
ЖИВЫЕ ИСТОРИИ
В. Любарову
Если бы мы умели объяснять Искусство, мы бы давно поставили его производство на конвейер.
Невозможно объяснить присутствие Ангела. Довольно легко заметить его отсутствие, и тогда сразу можно объяснить все что угодно — только к Искусству наш объект уже относиться не будет, разве что к чему-то около. Любой искусствовед растолкует вам, чем отличается стилистика и цветовая гамма Боттичелли от Модильяни, и никто никогда не объяснит, почему к ним приходил один и тот же Ангел. Легко рассказать, во что была одета певица, — ты попробуй рассказать, как она поет.
Один мой товарищ — тоже, кстати, художник — однажды поведал мне свою теорию оживления картины. Согласно этой теории, надо было в какой-то части холста уйти в беспредельное уменьшение. То есть, например, если это пейзаж, то пусть вдалеке за лесом будет маленькая избушка, а в ней — совсем уже маленькое окно, а в окне — стол, а на столе — чугунок с картошкой и краюха хлеба, а рядом — таракан. И если в силу своего мастерства достигнешь беспредельности уменьшения, то случится чудо и завтра увидишь, что таракан взял и переполз чуть-чуть в другое место. А там и все остальное заживет.
Володя Любаров этим приемом практически не пользуется, хотя, безусловно, секретом таким владеет. Иначе откуда эти крохотные деревеньки под ногами у главных героев, а там еще заборчик, а за ним — собака, и глядишь — накакала. Когда успела? Еще вчера было чисто.
Я сказал — «главные герои»? Вообще-то это литературный термин. Он предполагает сюжет. А я терпеть не могу сюжет в изобразительном искусстве. «Скажите, что вы рисуете?» Да не «что», а «как», дура. Настроение я рисую.
А Любаров — загадка. Конечно, настроение. Причем всегда — светлое. Даже если на холсте два выпивших перемиловских мужика бьют друг другу морды. Но еще — всегда история (язык не поворачивается назвать эти истории вяленым словом «сюжет»). По его картинам дети в школах могли бы писать дивные изложения. И истории эти на его картинах не зафиксированы, а происходят. Живут. Это невероятно, но факт. Я, например, точно знаю, что если повесить в гостиной портрет под названием «Коля не любит приезжих», то Коля и будет тебе с утра до ночи талдычить, как и почему он этих приезжих не любит. И замучишься с ним спорить.
У меня дома висят три работы Любарова. На одной Яша, не вынимая бычка из бороды, привычным движением лепит халу, на второй — толстая еврейская девочка в очках все еще думает, что она — Жизель, на третьей — тихое доброе провинциальное наводнение, и Ангел (ну а кто он еще?), посадивший себе на плечо спасенного дядьку в исподнем, одет, как полагается председателю сельсовета, — в пиджак и шляпу.
Я выхожу каждое утро в гостиную, и Яша, и Жизель, и дядька на плече здороваются со мной и продолжают каждый заниматься своим делом, и на душе у меня становится спокойней и светлей.
А вы спрашиваете — что такое искусство.
По-моему, Любаров — очень хороший человек.
Этим хоть что-то можно объяснить.
К тому же к плохим Ангелы не прилетают.
А на «Наводнении» вода — глядишь — чуть-чуть отступила.
ХОРОШИЕ ПЕСНИ
Т. Лазаревой
Подарил мне тут знакомый книгу. Какого-то совершенно неизвестного издательства. Смотрю на автора — Леонард Коэн. Проза. «Вот тебе раз, — думаю, — а мы его за певца держим». Прочитал, не отрываясь. Сильнейшая литература! А если бы не приятель — так и слушал бы «I’m Your Man», и все.
Великий Юрий Никулин очень хотел играть трагические роли, а его не звали. Почти. Потому что все знали: Никулин — клоун. Балбес. Ну зачем ломать стереотипы?
Таня Лазарева? А, это которая по телевизору шутит. С Шацем. Верно?
Верно. Только не совсем. Потому что это не вся Таня Лазарева. Довольно небольшая ее часть.
Мне очень повезло — мы с Таней дружим, и давно. И я знаю много такого, чего не знаете вы.
Знаю, например, что она великолепная актриса. От Бога. Просто нереализованная. Надеюсь, пока.
Знаю, что она божественно поет. Не использую тут слово «певица», потому что оно какое-то убитое. Представляете себе визитку — «Андрей Макаревич. Певец». Ужас, правда? Нет, Таня поет.