Стихотворения

Полная луна и малышка Фрида

Прохладный ранний вечер сжимается до собачьего лая и звона ведра — И тебя, прислушивающейся. Нити паутины, туго натянутые касанием росы. Поднятая бадья, неподвижная, полная до краёв — зеркало, Искушающее до дрожи первую звезду. Коровы по тропинке возвращаются домой, замыкая изгороди тёплыми кольцами дыхания — Тёмная река крови, много валунов, Равновесие непролитого молока. "Луна! — кричишь ты вдруг. — Луна! Луна!" Луна чуть отступает, как художник, изумлённо вглядывающийся в своё произведение, Изумлённо уставившееся на него.

Теология

"Нет, змей не искушал Еву яблоком. Налицо обычное Искажение фактов. Адам съел яблоко. Ева съела Адама. Змей съел Еву. В кишечнике темно. Тем временем змей Сыто спит в раю — И с улыбкой слушает Ворчливый зов Господа".

Земля-Луна

Давным-давно жил человек, Бродил по свету И встретил полную горящую луну, Катившуюся прямо на него, Сминая камни и круша дома. Глаза закрылись, не стерпев сиянья. Он выхватил кинжал, Ударил — и ещё — всё бил и бил. Крик, вырывавшийся из ран луны, Всю землю обогнул. Луна сжималась, как пробитый дирижабль, Сжималась и сжималась — меньше — меньше, Пока не стала пустотой, Всего лишь рваным шёлковым платком, Как слёзы мокрым. Его-то человек и подобрал. И Безлунной ночью брёл, держа в руках Столь странную добычу.

Ветер

Наш дом всю ночь швыряло в бездне моря, Леса трещали, грохотали горы, Ветра топтали поле за окном, Гремели ставни, заливало стёкла; А поутру оранжевое небо Увидело, что горы не на месте; Нож ветра всё сверкал — то изумрудом, То чернотой хрусталиков безумца. К полудню я доковылял от дома До двери в угольный сарай — и видел Глазами, ветром вдавленными внутрь, Натянутый шатёр звенящих гор И дрожь полей, гримасу горизонта, Готового взорваться и исчезнуть; Под ветром уносились прочь сороки И спины галок гнулись кочергой. Наш дом звенел зелёным чудным кубком, Готовым разлететься на куски. Мы вжались в кресла у огня, сердца В комок, не в силах ни читать, ни думать, Ни говорить. Мы смотрим на огонь, А корни дома движутся, и окна Дрожат, пытаясь спрятаться внутри, И крик камней доносится с холмов.

Не бери телефонную трубку

Пластмассовый Будда издаёт боевой вопль каратиста Перед пушинками нежных слов Перед косметическим дыханием могильного камня Телефон придумала смерть он и впрямь как алтарь смерти Не молись телефону Он тащит молящихся в реальные могилы Множеством приёмов, разнообразными притворными голосами Оставайся недвижным безбожником под набожный стон телефона Не считай свой дом убежищем — дом твой телефон Не думай, что идёшь своей дорогой — ты идёшь телефонным путём Не думай, что спишь у Христа за пазухой — ты спишь в пасти телефона Не считай своё будущее своим — оно ждёт телефона Не считай свои мысли своими — они лишь игрушки телефона Не считай свои дни днями — это жрецы у жертвенного алтаря телефона Тайная полиция телефона О телефон, изыди из дома моего Ты скверный бог Иди и шепчи в другую подушку Не поднимай своей змеиной головы в моём дому Не кусай больше добрых людей О пластмассовый краб Почему твои предсказания заканчиваются всегда одинаково? Сколько тебе отстёгивают кладбища? Твоё молчание столь же мерзко Когда ты нужен, ты молчишь с озлобленностью безумного провидца Звёзды слитно шепчут в твоём дыхании Океан мировой пустоты разливается в твоей глотке Твои провода тупо звенят в пропастях Ты пластмасса, затем ты камень, разбитый почтовый ящик И ты не можешь говорить Ни ложь, ни правду — только зло Заставляет тебя дрожать от внезапной страсти увидеть чьё-то разрушение Почерневшие клеммы Смерть отбеливает своими кристаллами Ты распухаешь и скручиваешься Разеваешь рот широким зевком Будды От вопля твоего корчатся корни дома Не хватай детонатор телефона Пламя последнего дня вырвется из телефона кнутом Из телефона выпадет мёртвое тело Не бери телефонную трубку

Самый чёрный ворон (в пер. Амира Ваддах аль-Амири)

Однажды Бог в досаде на Адама покинул небеса. Тогда Адам, обидевшись на Бога, бросил Еву. Все сущее приблизилось к распаду. Когда б не Ворон: впившись в небеса и землю когтями, он соединил их снова. И человек рыдал — но божьими слезами, и Бог кровоточил, но человечьей кровью. И небо и земля скрипели в том союзе, и расползлась зловонная гангрена повсюду, воцарился ужас. Агония не становилась меньше. И человек не человек, и Бог не Бог. Агония росла, а Ворон каркнул: «То мое творенье!» И воспарил, и сам себе казался черным флагом.