Страница 8 из 8
С красотой у Веры Павловны были свои отношения: бусы, морковная помада и кудри. Эти три условия Верочка соблюдала неукоснительно, невзирая на периодически наскакивающие на нее неприятности и недомогания.
Неприятностью номер один для Веры Павловны было отсутствие праздников.
– Хватит! – заявляла она во всеуслышание. – Поработала! Пора и честь знать. (К слову, поработала она только год в том самом отделе кадров.) Для чего людям пенсию дают? Отдыхать надо.
Самой желанной формой отдыха для Верочки становилось застолье, на подготовку к которому она могла потратить целый день, а то и два, если студень варила и торт пекла.
Николай Алексеевич застолий не любил, но жене не перечил и просто из года в год задавал один и тот же вопрос:
– Зачем тебе это, Вера?
– Как – зачем? – искренно изумлялась Верочка, в глубине души считая мужа несколько преглуповатым. – А жить когда?
– Разве ты не живешь? – пытался убеждать жену Николай Алексеевич.
– А то живу?! – сердилась Вера Павловна. – Сначала полжизни твоего сына воспитывала. Потом – работала. До себя руки не доходили. На пенсию вышла, думаю, хоть немного поживу для себя. Но нет! Коля не разрешает. А я так тебя и послушалась!
– Да я не запрещаю, – не терял надежды Кукуруза. – Но не каждый же раз.
– Тебе что, жалко?! – срубала наповал Верочка.
– Да мне-то не жалко!
– А не жалко, значит, не мешай. И людям праздник. И мы вроде как радуемся. А если ты из-за денег, так я с пенсии отдам, – обещала Вера Павловна мужу и уходила на кухню листать календарь. – Нехорошо, Коля.
Коле после ее слов становилось стыдно, и он с повинной тащился в кухню, предлагая купить все, что требуется по списку.
– Не надо, – поджав губы, отказывалась Верочка и, словно в никуда, добавляла: – Пусть мама сходит. Или сама я. Хоть ноги у меня и больные, но все вытерпят! Перед гостями лицом в грязь не ударю, не дождешься!
– Ты, главное, приготовь, – шел на попятную Кукуруза и доставал из-под мойки авоськи.
– Много ты в них принесешь! – как бы между прочим роняла Вера Павловна, а потом, не выдержав, давала список и выволакивала из темнушки рюкзак.
– Не много?
– А ты что, только на праздник, Коля, ешь?
Николаю Алексеевичу приходилось признаваться, что, конечно, не только на праздник, и вопрос решался положительно: рюкзак, «всего досыта» и чтоб перед гостями не стыдно.
Вторая неприятность, которой Верочка старалась избегать, – это встреча с одноклассниками. Почему-то в классе ее не любили, считая глупенькой и недалекой, в то время как она была открытой, простодушной и неуемно веселой. Среди бывших соучеников она признавала лишь Юрку Генералова, влюбленного в нее с первого класса.
– Гаврикова! – обращался он к ней по телефону и в очередной раз предлагал: – Выходи за меня замуж. Хоть фамилия у тебя будет приличная – Генералова, а то смех один – Кукуруза.
– Ты на себя посмотри, – хихикала Вера Павловна в трубку. – Кто на тебя позарится?! Ты ж лысый! Как с тобой Маруся-то живет?
– Хорошо живет! – клялся Генералов. – Светло ей со мной.
– Лысина светит? – заигрывала с ним Верочка.
– Ты на лысину-то не смотри, – кокетничал одноклассник.
– А куда ж мне смотреть?
– Смотри, куда надо! – хохотал Генералов, а потом неожиданно замолкал и скомканно, чтоб потом быстро бросить трубку, добавлял: – Слышишь, Вер, ты, если того, разведешься со своим-то или он тебя бросит, ко мне переходи…
– С ума сошел! – кричала в ответ Вера Павловна. – Это при живой жене-то!
– С Марусей я решу, если что, – обещал Юрка и торопился закончить разговор.
– Решит он! – возмущалась Кукуруза, но при этом улыбалась во весь свой морковный рот. – Решальщик!
После коротких разговоров с Генераловым Верочка надевала таинственное выражение лица и носила его до Колиного прихода, останавливаясь у зеркала, перед которым взбивала свои жидкие кудри и поправляла на груди всенепременную жемчужную нитку.
– Генералов звонил, – не могла она удержаться и, как бы между прочим, сообщала об этом Николаю Алексеевичу, едва переступившему порог своего дома.
– Здоров? – с готовностью отзывался Кукуруза.
– Здоров. Чего ему станется?
– Маруся у него болеет.
– Чего с ней?
– Возраст, – разводил руками Николай Алексеевич.
– Да она всего на год старше меня, – отказывалась принимать во внимание мужнины слова Верочка.
– При чем тут это?
– При том, – обрывала его Вера Павловна и гремела кастрюлями, всем своим видом показывая, что слышать ничего об этом не желает.
Зато когда Маруся Генералова умерла, Верочка наотрез отказалась общаться с ровесницами, ограничив свой круг младшей по возрасту Лидусей Масловой, соседкой из квартиры напротив, с которой ее связывала многолетняя дружба и общие проказы.
– О чем мне с ними разговаривать? – жаловалась Кукуруза невестке и горестно добавляла: – Пока молодыми были, не больно-то разговаривали, а теперь и совсем не хочу. Старухи!
Все остальные неприятности Вера Павловна отметала с легкостью, отказав им в мало-мальской значимости.
– У тебя сердце! – напоминал ей Николай Алексеевич, долго переживавший первый инфаркт супруги.
– У всех сердце, – парировала жена.
– Беречься надо, – беспокоился о ней Кукуруза.
– От жизни разве убережешься?!
– Не от жизни, Вера, от себя самой: на ночь не есть, жирное ограничить, больше двигаться…
– Неизвестно еще, кто кого переживет, – бунтовала Верочка и рассасывала валидол, пока никто не видел.
И была права: Коля ушел первым.
Следом за ним – его безропотная теща, маленькая и сухонькая баба Катя, имевшая удивительную способность оставаться незамеченной даже на приеме у врача.
Вера сочла уход близких несправедливым и объявила покойникам бойкот, объявив их предателями. А как же по-другому можно было назвать их, разрушивших столь милый для Верочки миропорядок? И не то чтобы со смертью Коли она разлюбила праздники. Нет, просто рядом с ним, в руках которого дребезжала переполненная рыночной провизией сумка на колесиках, Вера Павловна особенно остро ощущала полноту самой, как ей казалось, творящейся жизни. И ей это нравилось, и радость кормилась с ее ладони, как прирученная птица.
Если раньше Верочка могла хохотать до упаду, припомнив какой-нибудь забавный случай из их с Колей прошлого, то теперь она, лениво хихикнув, только добавляла: «Да-а-а, было… И не такое бывало!» – а потом умолкала и механически переворачивала страницы старого альбома с семейными фотографиями.
Иногда вечерами Вера Павловна включала проигрыватель и слушала того самого непонятного Дебюсси, пытаясь распознать звуки арфы, когда-то пренебрежительно именуемые ею «бреньк да бреньк». Дебюсси не давался Вере по-прежнему, и от этого она злилась и плакала. И, постояв немного над крутящимся лакированным диском, резко смахивала иглу, отчего на пластинке появлялась белесая тоненькая борозда. «Ни себе, ни людям!» – ругалась она и гневно смотрела на Колину фотографию, стоящую на телевизоре.
В число предателей она записала и собственного сына, ушедшего из семьи.
– Ты для меня умер! – заявила она ему и в сердцах захлопнула дверь.
– Нельзя так, Вера! – упрекнула соседку Лидуся Маслова. – Это ж сын!
– Тебя тоже никто не держит! – обиделась Вера Павловна и развязала войну с давней подругой.
Правда, через какое-то время простила отступницу: «Кто старое помянет, тому – глаз вон!»
В наследство от прошлой жизни Кукурузе досталась жесточайшая аритмия, больной желудок и верная Лидка, каждый день навещавшая подругу молодости, которой было просто лень подняться с дивана, чтобы открыть ей, Лидочке, входную дверь.
После второго инфаркта Веры Павловны Лидуся требования ужесточила и обзавелась ключами от соседской квартиры.
– Если я не открою, – предупреждала Верочка бывшую сноху и внучку. – Ключи у Масловых… И этому скажите. Вдруг припрется.
«Этот» от контактов с матерью воздерживался, предпочитая все новости узнавать либо из уст тети Лиды, либо из уст собственной дочери, взявшей над ослабевшей Верой Павловной шефство.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.