Страница 23 из 32
— Крыло мое, нога ваша.
— В чем смысл всего? Увы! только на этот вопрос мы и знаем ответ... О, «Неизданный Хлебников», вышедший в 1940 году!..
Соня и Пермяков сидели. Соня и Пермяков стояли. Сонины голубые глаза, сонины болезненно-светлые волосы, сонино все.
За окнами стоял косо поставленный дождь. Водосточные трубы трубили. Железные крыши стекали потоками на мостовые.
— Соня! — не сказал Пермяков.
Она посмотрела.
Прошло 0,7 лет. Сопя и Пермяков сдавлены толпой, укрывшейся от фонарей и от ливня. Слышные и неслышные стоны. Стиснутые губы, стиснутое время...
Наконец, все исчезает. Остается только след в виде огромного, темного, сверкающего пространства.
Мучительно долго ждут жениха. Невеста и ее родители. А он все не приходит. Жених приходит. Поздно! Время покончило с собой. Часы звякнули и остановились. На цепочке покачивалась мертвая гиря.
В петлице у жениха был цветок. Сейчас жених войдет сюда из прихожей. Вот уже глаз показался. Родители отшатнулись. Сейчас он сделает еще одну попытку. Трость, нога и жених. Вошли, сели, веселы, поздоровались.
— Ах, простите! Я, кажется, не сегодня пришел...
Невеста бледнела вдалеке от. Ее лицо было окружено волнами темных волос.
Жених посмотрел на время. Оно уже посинело.
— Повесилось на цепочке.
Он встал, чтобы сделать реверанс, но паркет поскользнулся и... окно зазвенело, стекло упало, разбрасывая красные пальцы. Жених бросился пальцами к лицу, но было другое. Он бросился к другому, но промахнулся и попал в каменные объятья стены. Нога и трость остались судорожно на стуле, блестя опрокинутым набалдашником. Цветок в петлице окрасился в противоположный цвет. Остальной жених забился и замер в объятьях стены.
Невеста посмотрела на небо: оно придавило время, подобно тяжелой надгробной плите.
Окрашенный цветок алел на фоне белых растерянных лиц. По надгробной плите прошли трещины. Жених робко попробовал улыбнуться, но улыбка соскользнула. Он поправил глаз и нацелился бровью на трость, но нога, вскрикнув, заплясала на месте. Жених стал озираться по сторонам, ища если не сочувствия, то хотя бы чего-то другого.
Заплаканные родители высохли. Они смотрели строго и прямо. Стена выпрямилась. Жених стал отряхивать с себя алые пальцы и окрасил вокруг стены и пол. Его второй глаз был далеко и не видел.
Невеста раскрыла книгу. Несколько черных строк привлекли ее внимание. Это была молитва. Надгробие темнело, трещины углублялись.
Жених подумал:
— Ах!..
Он собирал силы для нового реверанса. Он подтолкнул к себе спину. Она отделилась с трудом от стены.
Родители окружили дочь. Она молилась молча, как камень. Вдалеке от них двигались две руки жениха.
Рядом с ним висел галстук, он поправил его. Усики — он поправил и их. Поставив перед вопросительным знаком слово «что», он начал безмолвный разговор с собой:
— Что?
— Ничего, ничего, я просто так. Не обращайте внимания. Сейчас только подойду к зеркалу и посмотрюсь... О! Великолепно! Все на месте! Ура! Не хватает лишь зеркала...
Жених прислонился к стене. Сверкнуло обнаженное зеркало. Жених приблизился к нему, стал всматриваться, но зеркало не выдержало. Оно стало блевать окровавленным женихом.
Кровавая блевотина растеклась по стеклу. Жених упал, рассыпался, все покатилось в разные стороны.
Родители невесты в ужасе забились в углы друг друга. Их лица белели вокруг расширенных безумных глаз.
Невеста бросилась к жениху. Надпись на тяжелой плите неба уже стерлась, и неизвестно было, какое время под нею погребено. Невеста схватила пустые черные рукава жениха и прижала к груди. Его окровавленный глаз закатился далеко в угол и, сверкая там в темноте, косился на запекшуюся петлицу.
Огромные слезы расшатывали глаза невесты. Вдруг раздался ее безумный вопль. Почерневшее надгробие раскололось, загрохотал гром, и ливень ударил по окнам.
До(ночь)ждь. Кропоткинская. Я вижу комнату Вологдова. В ней двое: он и гость.
ВОЛОГДОВ (глядя в окно)
Бессонница дождя.
ГОСТЬ (после паузы)
Неужели, все-таки, нет бога? О, ужас! О, если бы я мог это знать точно!
ВОЛОГДОВ
Что бы вы тогда сделали?
ГОСТЬ
Я бы все перестал делать!
ВОЛОГДОВ (тихо)
Как, даже молиться?..
Фонари освещают шум ливня...
В ожидании жениха мать и отец невесты сидели молча. Отец был так тщательно выбрит, что страшно было шелохнуться. Он думал:
— Зверинец чисел?.. Хищное число 400. Черное, оно мяукает и изгибает спину... Что еще? Ах, да! У чисел — клыки...
Тут поток его мыслей был прерван молчанием жены. Оно и она темнели в углу, их контуры терялись в сумраке. Поток мыслей был прерван и уже не возобновлялся.
Мать невесты вдруг раздвоилась. Одна осталась сидеть на своем месте, а другая, сопровождаемая тихим взглядом первой, вышла и больше никогда не возвращалась.
Невеста все никак не могла найти зеркало, хотя уже несколько раз проходила мимо него. Она остановилась перед стеной и стала напряженно всматриваться в ее поверхность, ища свое отражение.
Отражение, наконец, появилось. Оно было расплывчатое и цветное. Вместо глаз был неподвижный синий туман. Волосы опускались черными выступами и углами. Немного поодаль она различила свое лицо. Оно в виде двух бледных или в виде нескольких бледных сияний возникало на темной стене. Растерянная улыбка и губы все никак не могли соединиться и блуждали, то удаляясь, то приближаясь друг к другу.
Несколько черных чисел обозначали ее ресницы и брови. Невеста нахмурилась, нахмурились и эти числа. Четные и нечетные ресницы опустились в виде тени на половину лица.
Отражалась глубина комнаты с сидящими в креслах отцом и матерью. Они были настолько неузнаваемы сквозь судорожный бледно-синий туман, что их, наконец, можно было узнать.
Отец изгибался и клубился в виде черного дыма, вдруг красная манжета мелькала, то голубой шрам через всю стену. Мысль о числах ползала у его ног, жалобно изгибая спину. Отец то исчезал, то не исчезал. Вдруг он стал темно-малиновым дымом, из которого выбросились белые пальцы.
Отражение матери двоилось, хотя она давно уже была одна.
Вдруг невеста увидела жениха. Он не то стоял, не то шел, опережаемый тростью. Его взялся сопровождать уличный фонарь, был поздний вечер. Висели тучи. Несколько капель сорвалось с неба и, пролетая мимо идущего фонаря, сверкнули, как темно-красные искры...
ОТЕЦ
Я теперь решил думать только вслух. Так легче заметить какую-нибудь неправильную или грешную мысль, и так труднее ошибиться. Вот, например, сегодня, когда я брился, вдруг одна страшная мысль у меня в руке сверкнула. Я вскрикнул, и она исчезла... мда...
ДОЧЬ
Куда я ни погляжу, я всюду вижу свое отражение. Я в каждой вещи вижу лишь себя. Что мне делать, пугаться или да?
ОТЕЦ
Смешная, это же закон природы! Мы в каждой вещи и в каждом явлении видим отражение себя. И чем вещь лучше отполирована, тем отражение слабее. Вот, например, зеркала...
Жених всюду на что-нибудь натыкался и ранился. То на одно, то на другое, то снова на другое. Он думал:
— Мое детство прошло на берегу реки. Я помню, как на другой день вытащили тело утопленницы. Ее волосы свисали, неживые...
Он мог сидеть молча целыми часами. Или мог неожиданно разрубить час надвое одной только фразой.
Как-то Пермяков вошел, жених молча облокотившись сидел. Шло время. Он так и не проронил ни звука, час был не разрублен...
Между тем, молчание перекинулось на другой конец залы:
1-Й ГОСТЬ
А что если обмакнуть наконечники часовых стрелок в яд?
2-Й ГОСТЬ
Тогда последний удар полночи будет смертельным, я полагаю.
3-Й ГОСТЬ
Так можно умертвить весь город при помощи башенных часов!