Страница 65 из 71
крылом в госбезопасности, и либеральным, прозападным, к которому примыкает наш капитан Лебедев». «И Театр закрыли?» «Я распустила Театр». «Как же ты могла все это выдержать одна, Ирочка?» «Конечно, нет. Конечно, не одна! А Васенька Рубинштейн — мой тоскующий ангел? А Риммочка? А Юрочка Димов? Вся наша компания! Ну, и прежде всего — Вадим Алексеевич Рогов. Кстати сказать, он очень жалеет, что не смог придти на фестиваль и встретиться с тобой. Безумно занят. Он ведь в заварившейся перестройке один из капитанов экономики». «Прямо по Каверину — Два капитана: — Николай Иванович Лебедев и Вадим Алексеевич Рогов!» — я не удержался, чтобы не съязвить. Никому я больше не верил! «Без опытных и либерально настроенных профессионалов России не выбраться из застоя!» — сказала Ирочка с необыкновенным запалом. «И твоя галерея прямо в квартире! Как тебе удалось, Ирочка?» «Конечно, это одна из примет перестройки. Я придумала, а Николай Иванович с Вадимом Алексеевичем поддержали. Стране нужна валюта. Иностранцы платят за картины в долларах, часть полученной валюты я отдаю государству». «Продолжение прежних игр в теневой бизнес, Ирочка?» «Именно, Даник! Все было бы превосходно, если бы мне не предстояла маленькая операция». Я почувствовал, что происходит нечто в Ирочкиной жизни, что проводит магическую черту, накладывает невысказанное и необъясненное вето на прежнюю нашу близость, о которой я так мечтал, истосковавшись по Ирочке. Шампанское, от которого Ирочка отказалась, было лишь внешним признаком перемены, произошедшей с моей возлюбленной. Символом. Деталью ритуала. «Мне нельзя, Даник. Предстоит маленькая операция». «Что за операция? Опасная, Ирочка?» «Пожалуй, нет. Мой хирург-гинеколог уверяет, что неопасная. Хотя, риск всегда есть». «Ирочка, что у тебя нашли?» «А ничего страшного, Данник — женские дела. С некоторых пор у меня начались кровотечения, довольно обильные. В общем, врачи предложили мне оперироваться». «О, Боже, Ирочка, моя девочка! А я со своим дурацким шампанским! Прости, любимая». Наверно, у меня выступили слезы. Ирочка смахнула их. Поцеловала меня в еще влажную щеку: «Даник, все будет ОК, как говорят мои американские знакомые». «Ну, да… конечно…» — мямлил я, не решаясь расспросить подробнее об операции. Ирочка поняла мою скованность: «Диагноз, Даник, довольно банальный: фиброматоз матки». «?» «Это значит, что вся матка пронизана узлами, которые разрастаются, повреждают кровеносные сосуды и вызывают кровотечения. Ну, и как следствие кровотечений: малокровие, слабость и, прежде всего, абсолютный провал в сексе. Сам понимаешь, какое удовольствие заниматься любовью, когда из тебя хлещет, как из лопнувшей трубы!» «Когда операция, Ирочка?» «Послезавтра». «Где?» «В гинекологическом отделении Боткинской больницы. Операция под названием гистерэктомия назначена на восемь часов утра. Так что, часов в двенадцать меня привезут в послеоперационную палату досыпать».
Не знаю, как я дождался дня операции. Я не спросил во время чаепития, кто отвезет Ирочку в больницу. О многом я предпочел не спрашивать, чтобы не наткнуться на стену, которую не обойдешь и через которую не перелезешь. Впрочем, подобные этические нормы общения были приняты в нашей компании с давних времен. Сходная тактика в отношении геев стала применяться в американской армии десятилетием позже: «Don’t ask, don’t tell!» Мы пришли к этой формуле еще со времени знаменитой экспедиции в деревню Михалково за березовыми грибами — чагой. Ирочка сама выбирала счастливца среди нас. Я проснулся в день операции около шести утра, когда уже занимался легкий рассвет. Первой моей мыслью было: «Как там Ирочка? Наверно, ее отвозит в больницу Рогов». Как ни отвратительно теперь признаваться в этом, мысль, что Ирочку сопровождает на операцию Вадим Рогов, ранила меня не меньше, чем сама предстоящая операция. Я сделал над собой страшное усилие, чтобы не сорваться, не выскочить на улицу, не взять такси и не оказаться у ступеней Ирочкиного подъезда до того, как Рогов прикатит за ней на своей «Волге». Хотя, нет, по тем временам да в его положении автомобиль был бы классом не меньше, чем «Мерседес». Я удержался и позвонил в девять утра: «Началась ли операция?» Диспетчер ответила мне, что операция отложена на несколько часов. Потом откладывалась еще несколько раз, пока не началась около шести вечера. Я ждал у входа в гинекологическое отделение, отлучаясь ненадолго, чтобы попить кофе.
Исход битвы решается искусством командующего. Исход операции определяется искусством хирурга. Замена командующего перед самым сражением чревата поражением. Замена оперирующего хирурга на случайного, не знающего больного (больную), нередко приводит к тяжелым послеоперационным осложнениям. Так получилось с Ирочкой. Конечно, ничего этого я не знал заранее. Вадим Алексеевич, который со мной вместе дожидался окончания операции, предпочитал не входить в объяснения, углубившись в какие-то записи или расчеты. Обстоятельства судьбы, связавшей нас обоих с Ирочкой, вынуждали терпеливо ждать, сидя на тесной больничной скамейке, поставленной перед входом в гинекологическое отделение. Было около девяти вечера, когда оперировавший хирург (потом выяснилось, что это был ординатор) в зеленой униформе и зеленой шапочке вышел к нам и начал объяснять, что ему пришлось заменить ведущего гинеколога Ирочки, который внезапно слег (грипп, осложненный пневмонией). Операция, которая обычно занимает не более часа, затянулась на два с половиной по причине необычно низкого расположения нескольких фиброматозных узлов в месте перехода
матки в шейку матки. Пришлось произвести ампутацию матки, частично погрузив в шов слизистую влагалища. Не знаю, как Рогов, но я вначале пропустил мимо ушей эти подробности. Одно меня тревожило: «Как Ирочка? Когда она проснется? Будет ли у нее сильно болеть?» Узнав, что Ирочка проснется через два часа, не ранее, Рогов уехал по делам, и я остался один. Сердобольная дежурная сестра дала мне халат и шапочку и разрешила проскользнуть в послеоперационную палату, взяв честное слово (в обмен на положенную в карман ее халата десятку), что я ее не выдам, если меня застукает один из врачей или ординаторов. Ирочка лежала на высокой кровати, уровень которой менялся в зависимости от клинической необходимости. Она лежала на спине, прикрытая до подбородка простыней, поверх которой лежало белое пикейное одеяло. К обеим ноздрям тянулись трубочки, отходившие от кислородного баллона. Рядом с кроватью стоял деревянный штатив с подвешенным пластиковым мешочком, от которого тянулась прозрачная трубочка, соединенная с иглой, введенной в вену левой руки. Игла была прикреплена к коже локтевой ямки лейкопластырем, из-под которого расползлось фиолетовое пятно кровоизлияния, свидетельствовавшего, что в вену удалось попасть не сразу. Ирочкины прекрасные, обычно насыщенные губы опали и были сухими. Она спала. Я разыскал дежурную медсестру и попросил положить влажную марлю на Ирочкины губы. На правую руку была наложена манжетка прибора для измерения кровяного давления. Прибор соединялся с монитором. Медсестра время от времени приходила в палату, чтобы взглянуть на монитор. Меня она как будто не замечала. Все было позади. Ирочка, хотя бы на время, принадлежала одному мне. Операция благополучно завершилась. Надо было ждать, когда Ирочка проснется. Я старался отогнать от себя мысли о том, что будет, когда Ирочка окончательно поправится и вернется в свой салон. Но прежде всего, до того, как я вообразил Ирочку в окружении гостей и потенциальных покупателей, я представлял себе Вадима Рогова, по-хозяйски оглядывающего Ирочку и ее гостей. В этой толпе с трудом различались мои прежние друзья-компанейцы: Глебушка Карелин, Васенька и Риммочка Рубинштейны, Юрочка Димов. Меня среди них не было. Разве что у двери кто-то похожий на меня доказывал, что его тоже приглашали в салон, объясняя пожилому, плотно увешанному орденами генералу, напоминавшему капитана Лебедева, что я не случайное лицо в Ирочкином салоне. Наверно, я дремал, потому не сразу услышал тихий голос Ирочки: «Пить, пить…». Она смотрела на меня, вначале не узнавая, но вскоре улыбнулась своей милой улыбкой, усталой, но единственной на свете улыбкой моей Ирочки. «Я сейчас, Ирочка», — повторял я, как полоумный, выбегая из послеоперационной палаты и направляясь к пульту дежурной медсестры. Увидев мое суматошное испуганное лицо, медсестра, которую звали Полина Александровна, принялась объяснять, что после операции на брюшной полости нельзя поить больных, потому что это может вызвать неукротимую рвоту и расхождение швов; что влажная марлечка, положенная на губы, немного утоляет жажду, и что вода постоянно поступает при помощи внутривенного вливания, за объемом которого она (медсестра) следит. Я вернулся в послеоперационную палату к Ирочке, сменил ей влажную марлю и пересказал слова медсестры Полины Александровны. Ирочка тихонечко переместила руку, положив свою ладонь на тыльную сторону моей кисти: «Даник, спасибо тебе, родной. А теперь поезжай к себе». «А как же ты, Ирочка?» «Я очень хочу спать. А завтра…». Она не досказала, что будет завтра, снова уйдя в сон. Но я понимал, что завтра вернусь к Ирочке и буду с ней, уезжая домой на ночь и возвращаясь к утру, до тех пор, когда она выпишется из больницы. «А после?» Я отгонял от себя мысли о том, что будет после. Надеялся ли я на то, что Ирочка останется со мной? Наверно нет. Надеялся ли я на чудо? Надеялся.