Страница 59 из 101
И жена снова проваливается в сон, сладко причмокивая пухлыми губами: ее организм отвергает старение.
Не спалось в эту ночь и Варламову.
Едва приклонит голову на подушку, как чудится ему в доме какая-то возня. И противный писк.
Будто крысиный выводок шебуршится: самка с крысятами. И все детеныши у нее — рыжие.
Варламов уже несколько раз вскакивал, встревоженный, проверял все углы, в мусорное ведро заглядывал — ничего и никого, все тихо. Только задремлет — ну вот, опять...
В одном из коротких кошмаров увидел он собственного отца. Тот взял его за шкирку, приподнял над полом и коротко, однозначно заключил:
— Травить!
Мальчик Юрий провел рукой по копчику, а там — о ужас! — крысиный хвост.
Снова проснулся, весь в холодном поту. Включил ночник, чтоб было не так страшно. Успокоился.
Решил больше не ложиться. День нынче выдался не слишком удачный, с этой бесплодной поездкой в Мамонтовку, и ночь такая же.
Одиноко и тоскливо. Женщину бы сейчас под бочок...
И вдруг он ясно, отчетливо вспомнил горячие Катины объятия. И ее восторженное, доверчивое:
— Мой, мой! Ненаглядный...
И как она, точно зверушка, в постели покусывала его ухо.
И как ее волосы пахли дешевым болгарским шампунем. А груди были мягкими, и вся она была тоже мягкой и податливой. И как она, занимаясь любовью, боялась вскрикнуть или застонать, чтобы не разбудить ребенка.
А потом, разнеженная, спрашивала:
— А как будет «я тебя люблю» по-немецки?
— Их либе дих.
— А по-французски?
— Же т'эм.
— А по-английски я сама знаю: ай лав ю! — и она тихонечко смеялась.
Засмеялся, вспоминая это, и Варламов. Настроение у него выправилось. «Неплохая была бабенка, — подумал он. — На этот раз удалось сочетать приятное с полезным. И провести подготовительную работу, чтобы операция прошла без сбоев, и... попользоваться».
Сейчас он испытывал какое-то особое удовольствие от сознания того, что эта женщина, еще недавно трепетавшая в его объятиях, лежит теперь в морге, накрытая клеенкой, с опознавательной биркой на щиколотке. Жаль, что нельзя этого увидеть собственными глазами.
Во всех преступлениях ему недоставало лишь одного: возможности самому присутствовать при кончине жертв. О, как хотелось Бате самому понаблюдать за их последними минутами! Смертельный ужас во взгляде — и вот этот взгляд останавливается. Финальная судорога. Агония. Возможно — бессильная попытка что-то произнести напоследок.
Все умирают по-разному. Он собрал бы коллекцию непохожих смертей.
Однако приходилось довольствоваться игрой собственного воображения. Правда, воображения богатого.
Наяву, воочию, он наблюдал уход человека в иные миры лишь один-единственный раз: когда случился сердечный приступ у его отца.
Юрию никогда не забыть, как тот начал неожиданно отваливаться на спинку кресла, а побелевшая рука шарила по груди, слева, точно силилась отыскать исчезнувшее сердце.
Сын стоял рядом с таблеткой валидола, но не торопился сунуть ее в синеющие губы. Он наблюдал эту сцену внимательно, стараясь запомнить все нюансы, как будто предвидел, что это может ему в будущем пригодиться.
И пригодилось. Именно такой приступ он мастерски изобразил в кабинете следователя, услыхав сообщение об убийстве Екатерины Семеновой.
Не пришлось разыграть лишь финального, самого любопытного момента, хотя Юрий запомнил и его: отец вдруг рванулся вперед, к нему, будто хотел зубами схватить лекарство, зажатое у сына между пальцев, а затем сложился пополам, точно тряпичная кукла. Уронил голову на собственные колени. И все.
Покоится теперь мирно на Кунцевском кладбище.
А сын превратился в джинна...
Желтоватое мерцание ночника стало почти незаметным, оно растворилось в утреннем свете.
Ночь кончилась, а с нею ушли и страхи. Теперь можно было спокойно вздремнуть. Отключиться.
Если Варламова мучили кошмары, то у Сергея, напротив, в душе воцарилась какая-то новая гармония. Всю неблизкую дорогу в метро, от «Новых Черемушек» до станции «Перово», он напевал — то про себя, а то и вслух: «Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня». Навязчивый мотивчик, но избавляться от него вовсе не хотелось.
Лина...
Он совсем не думал о том, куда и зачем направляется и как ему предстоит себя вести.
Лина...
И что его ждет завтра, послезавтра...
Лина, хрупкое чудо в кудряшках. Птица счастья!
«Следующая станция — «Перово», — объявили, кажется, специально для него, чтоб не проехал, размечтавшись.
Возле метро — универсам, за универсамом — сквер со странной заковыристой скульптурой.
В сквере его обступили цыганки в спортивных куртках, из-под которых тянулись до земли яркие сборчатые юбки.
— Давай погадаем, золотой! Всю правду скажем!
— Денег нет, девчата, — дружелюбно отвечал он. — Да и мне уж нагадали однажды.
Он снял перчатку и показал им ладонь, располосованную во время аварии:
— Линии судьбы у меня нет больше.
Цыганки отчего-то шарахнулись в разные стороны, а одна из них издали, с некоторой опаской пожелала:
— Удачи тебе, симпатичный!
— Естественно, удачи, — беспечно ответил он и свернул к красному длинному дому, похожему на гигантскую детскую книжку.
Но и утренний сон не принес Варламову покоя. Снова привиделись крысы, только теперь они не пищали, а мелодично пели:
— Дилинь-динь.
Отдуваясь, как после пробежки, он сел на кровати. Грызунов, разумеется, не было. Пел музыкальный дверной звонок.
Сквозь широкоугольный глазок Варламов увидел стоящего на площадке парня, которого сперва не узнал: гладко выбритого, безусого, в хипповой потертой кожаной куртке.
— Вам кого?
— Юр, это я, Сергей Грачев.
Батя еще раз вгляделся: точно, Грачев, только изменивший свою внешность. А мальчишка — с ним, что ли? Нет, вроде один. Ну и ну...
Еще не зная, как отнестись к неожиданному визиту, открыл дверь. Протянул гостю руку.