Змея

Но все это было началом еще большего разочарования. Сандра не учла ошибку во времени, которая спрятала в коробку ее воинственную храбрость на несколько лет. Ей никогда не приходило в голову, что мать изменилась, что она уже не та девушка-хиппи с косяком в руке и с вечной улыбкой на лице, одетая в разноцветное тряпье и увешанная безделушками, со странным ароматом и перьями в волосах. Когда мать села в такси и уехала, Сандре показалось, что солнце скрылось навсегда. Лишь для того, чтобы вернуть солнечный свет или по крайней мере еще раз увидеть улыбку матери, Сандра и проделала весь этот путь.

То, что встретило ее в конце пути, может, и было когда-то солнцем, но теперь походило, скорее, на выжженную планету, без тени улыбки на поверхности. Как нередко бывает с детьми, выращенными в тепличных условиях, мать Сандры зашла слишком далеко, вступила в секту, лидер которой был подвержен экстатическим видениям и занимался сексом со всеми последовательницами культа, а затем, в течение трех лет, она пыталась обрести свободу и принимала разрушительные дозы ЛСД. После лечения и реабилитации она не смогла избавиться от страха потерять контроль над собой и сейчас, выйдя замуж и оказавшись в безопасности, не хотела, чтобы Сандра все испортила. Вообще-то Сандра ей не нужна была вовсе, но в цивилизованном обществе такое отношение к детям считалось неприемлемым. За матерью стоял ее новый муж, и Сандра видела, что в их жизни для нее нет места.

В одночасье Сандра лишилась поддержки бабушки и мечты о матери, единственным ее другом остался ветер.

Но здесь даже ветер изменил свой голос. Он больше не срывался с черных холмов, заставляя деревья и травы склоняться пред восходящей лунной королевой. Теперь он появлялся из ниоткуда, как актер из-за кулис, и в порыве безумного гения играл замысловатый лиственный концерт на деревьях, выстроившихся вдоль улицы ее нового детства. Вдохновленная этим, Сандра сделала из картона клавиши, наклеила их на коробку и неистово играла для листьев. А осенью, когда изнуренные листья стали падать на землю, она играла для них погребальный плачь под стук голых ветвей.

Решив, что дочь проявляет музыкальные способности, родители наняли учителя, но Сандре не нравились стерильные ноты, постоянный счет и неестественный звук обычного пианино. Она не могла сидеть спокойно, она долбила по клавишам как дикий зверь; учитель, толстый человек с рыжими волосами, торчавшими из головы и пальцев, не в силах был это терпеть, ныл и жаловался, так что пришлось его отпустить. Вместо того, чтобы попрощаться, Сандра со всей силы ударила его по большому пальцу. И этим бешеным нападением напугала своего озадаченного отчима.

В наказание, на следующей неделе ее повели к демону (родители называли его дантистом), который с превеликим удовольствием надел на ее чудесные кривые зубы железные скобки, от которых заболели десны. Для выравнивания. Лишившись возможности видеть свои милые клыки, она почувствовала себя безобразной и онемела. Отчиму пришлось объяснить, что скобки нужны, чтобы она стала красивой, а это обеспокоило ее еще больше, ибо он воспринимал красоту, как нечто невероятно скучное и прямолинейное. Ему не дано было понять, какая красота таится в изгибах шелковой травы, какая сила сокрыта в медленно трескающейся скале; малейшее нарушение порядка сильно раздражало его. Подсознательно она заложила первый камень в основание защитной стены, которая вырастет между ними.

Отчим быстро стал достраивать стену с другой стороны, на то у него были свои причины. Когда Сандра расплакалась, выйдя из кабинета дантиста, он стал успокаивать ее, но вдруг понял, что не может успокоить собственные руки, которые дрожали при малейшем прикосновении к ее волосам. Он не мог думать ни о чем, кроме этих тонких ручек, обнимающих его за талию, и открытом ротике рядом с его ширинкой. Испугавшись, что кто-нибудь заметит, он оттолкнул ее с такой силой, что она перестала всхлипывать и прищурилась, глядя на нового врага, вторгшегося в ее владения.

Птицы, которые, как она надеялась, остались в прошлом, раскинули крылья и обрели видимые очертания. Их черные перья гремели, когда отчима сажали в страшную железную клетку, такую же, как у нее на зубах. Он прячется от птиц, подумала она сначала, но его печальные глаза сказали, что он останется узником до конца своей жизни. Когда она очнулась, дантист объяснял petit mal[1] родителям, и после этого ей пришлось принимать таблетки, чтобы птицы больше не возвращались.

К радости Сандры, враг прекратил наступление. С омерзением поняв, что не в силах контролировать себя, отчим занял безопасную позицию, подавляя влечение равнодушием, формальностью и дисциплиной с примесью наказания. Он был так суров с Сандрой, потому что сам нуждался в дисциплине, она этого не понимала, но принимала с угрюмой покорностью. К счастью, это был лишь клубок правил, предписаний и запретов. Он ни разу ее не ударил. Даже этого он не мог доверить своим рукам.

Беседуя в постели с матерью Сандры, он наотрез отказывался участвовать в воспитании дочери.

— Тут уже ничего не поделаешь, — говорил он. — Характер закладывается в первые четыре года жизни. Она дитя своей бабушки — дикарка. И расти она будет в соответствии с тем образом взрослого человека, который сама себе создала.

Сандра слышала, как мать причитала:

— Хочешь сказать, что это я во всем виновата?

— Нет, тут нет твоей вины. — И он попытался поцеловать ее, как тогда, в ту первую встречу в его книжном магазине, но не смог, пока не представил свежую белую кожу Сандриных рук, обнимающих его бедра.

Между тем Сандра чувствовала себя все более и более одинокой в новом обывательском доме, она уходила в свой собственный мир, где люди были деревьями, а ее чувства — жуками, которых она держала в стеклянной банке и никогда не выпускала наружу. Дубы за окном — единственные, кому она по-настоящему могла доверять и к кому чувствовала привязанность. Она общалась с ними торжественно, не так, как раньше, когда носилась сломя голову, пока бабушка пребывала в отключке после «Джека Дэниелса». Нет. Здесь, в геометрическом саду квадратов и углов, она не бегала. Она маршировала и танцевала балетные партии. Когда все в округе спали, Сандра выбиралась из постели и кружилась под пологом дубовых крон, внимая музыке клавесина, звучавшей в шелестении листьев.

К беспокойству родителей, Сандра не завела себе друзей. Она в них не нуждалась. К тому же все свободное время было занято репетициями. Они с ветром готовились к мировому танцевальному турне. Однако гастроли отменились в полшестого утра в четверг, когда мать обнаружила ее абсолютно голой неподалеку от дома за исполнением великолепного пируэта. Халат лежал на снегу как отверженный призрак, а воспаленный мозг девочки не обращал никакого внимания на мертвенную бледность посиневшей кожи. Грациозно кружась от одного дерева к другому, Сандра тянула руки к лунному свету, пока не почувствовала, как они стали покрываться корочкой. В тот самый момент мать втащила ее в дом и захлопнула дверь.

Привыкшая к тому, что бабушка разрешала ей делать все, Сандра была напугана реакцией матери, в первый раз ей стало стыдно, хотя она не знала почему. А мать, не желая себе в этом признаваться, боялась, что дочь унаследовала хромосомы сектанта-отца, который в свое время и ей самой так задурил голову, что у нее все перемешалось, как если бы он сделал в ее голове перестановку, словно мозг — это офисная мебель, и самое ужасное: он делал это, пока трахал ее. Все, что ей оставалось, — это в страхе наблюдать за дочерью и ждать проявления симптомов безумия, чтобы уничтожить их в зародыше и попытаться предотвратить возращение отца Сандры в ее жизнь.

После того утра Сандре поставили диагноз «лунатизм». Теперь девочка находилась под постоянным присмотром, и, хотя она пообещала больше не танцевать, ее каждую ночь запирали на ключ. Все коробки превратились в один большой черный короб, темницу, где узница Сандра горько раскаивалась в своем незнании того, что нагота — большее преступление, чем убийство животного. Она начала худеть, а духовно и вовсе оголодала до смерти. Хотя в доме топили хорошо, ей казалось, что она в Сибири; мозг был опустошен, чтобы выжить, приходилось собирать последние крохи воображения. В ущельях ее окаменевшего бытия теперь могли расти только грезы, которые она бережно возделывала, подобно всем детям.

1

Маленькая неприятность (фр.).