Импульс

— Маркус и Делорио уехали, — проговорил Доминик. Он сидел в кресле с высокой спинкой, держа в руках бокал лимонада с джином. — Теперь мы поможем Рафаэлле Холланд устроиться, и все вернется, хм, на свои места.

У Меркела хватило сообразительности, чтобы промолчать. Он стоял на месте и ждал, пока босс снова заговорит, а про себя чертыхался.

— Ей нравится Маркус. Она это знает, но еще не готова признаться в этом.

Меркел стал разглядывать картину Пикассо, висевшую над столом мистера Джованни. Она стоила бешеных денег. Мистер Джованни однажды рассказал ему, что она относится к Розовому периоду творчества художника. Меркел не был в восторге от этого произведения искусства. Остальные картины мистера Джованни находились в закрытом хранилище, как раз над комнатой, где жил сам босс. Эту картину, по его словам, он купил с аукциона около двадцати лет тому назад.

— Что касается моего сына, то я настоял на его отъезде, поскольку не хочу, чтобы Рафаэлла соблазняла его. Пускай сосредоточится на других вещах. В будущем Делорио займет мое место; и он должен узнать, что такое ответственность, научиться стратегии и тактике. Ему надо познакомиться с теми людьми, с которыми он будет иметь дело в дальнейшем. И еще Делорио должен научиться смирению.

Доминик сделал паузу, во время которой Меркел чуть не поперхнулся. Смирению?

— Иногда мальчик ведет себя так невоспитанно, так низко. Он мало чем отличается от своей матери, этой алкоголички, и от деда, старого грязного ублюдка.

Меркел решил не рассказывать мистеру Джованни, за каким занятием он застал сегодня утром Делорио и Паулу, и как она, раскрасневшаяся от смущения, испытала, возможно, самый лучший за свою короткую жизнь оргазм. Меркел переключил свое внимание на картину Вермеера, висевшую на расстоянии ровно тридцать пять сантиметров от полотна Пикассо и имевшую собственное освещение. Картина была похищена из коллекции сэра Уолтера Рэнтхэма три года тому назад. Меркелу больше нравились все эти египетские штучки, разложенные в гостиной. Драгоценности можно было потрогать, взять в руки и ощутить исходившее от них тепло; их можно было приложить к щеке, думая о том, что раньше они принадлежали реальным людям. Но вещи были такими древними, что сложно было предположить, кем были эти люди, о чем они думали, что чувствовали.

— Я не считаю, что Делорио никогда не исправится. Он станет другим. Ведь это мой сын. У него просто не останется другого выхода. Что касается его жены, знаешь ли, она просто еще девчонка, молодая, глупая и беспечная. О, прости меня, Меркел, своими разговорами я смущаю тебя. Любуешься Вермеером, гм?.. Мне он тоже нравится. Хотя скоро на его место я повешу картину Тернера из хранилища. Ты только взгляни на эти краски — такие мягкие, расплывчатые и в то же время такие настоящие и контрастные. Этот волшебный эффект, создаваемый картинами Вермеера, кажется невероятным. Если бы жизнь могла сохранять эту красоту неизменной… Но это не в ее силах, не так ли? Нет, все меняется, и в основном к худшему. Это так несправедливо, но что поделаешь?

— Итак, Меркел, — продолжал Доминик, — я хотел видеть тебя, так как сегодня днем мы начинаем работать с Рафаэллой. Маркус, мой бедный мальчик, занят делами, а больше меня ничто не беспокоит. Рафаэлла постарается на славу. Вчера вечером я осторожно и не торопясь объяснил ей, что к чему. Она понимает свою роль. И не будет пытаться перечить мне, уверен, что не будет. Не станет разыгрывать из себя безжалостного репортера, вытаскивая наружу грязное белье. Она будет писать только то, что попрошу я. И изобразит меня таким, каким я и должен предстать перед миром: незаурядным человеком с хорошо развитым воображением, дальновидной и проницательной личностью, филантропом. Рафаэлла станет моим личным биографом, если можно так выразиться. Ты, Меркел, будешь следить за тем, чтобы все было в порядке. Ты, Линк и Лэйси. Бедняга Линк, он такой застенчивый, так отличается от остальных. Кажется, он не в состоянии понять все эти грязные инсинуации. Однако он неплохой стрелок, и я люблю слушать его сказки о давно забытых убийцах.

Доминик сделал паузу и отпил немного джина с тоником.

Меркел наконец подал голос:

— Мистер Джованни, вы отправили Маркуса во Францию, чтобы остаться наедине с мисс Холланд?

Подобная откровенность удивила Доминика. Как странно слышать подобное от степенного, пожилого Меркела.

— О нет, мне было нужно, чтобы он поехал туда и разобрался с Бертраном. Как ты считаешь, я могу доверять Маркусу?

— Конечно, можете. Ведь он спас вам жизнь. Вы же сами видели, Маркус даже ни на секунду не задумался и…

— Знаешь, это меня и беспокоит. Человек, который вот так бросается куда-то, не взвесив все «за» и «против», человек, который не останавливается для того, чтобы подумать. Я не считаю, что такой человек заслуживает особого доверия.

Меркел, не отрываясь, смотрел на Доминика.

— Он спас вам жизнь, — повторил он. — Получил пулю, чтобы вы остались живы.

Доминик взял золотую ручку, с минуту покрутил ее в руках, затем подбросил в воздух и поймал.

— Возможно, ты прав. Маркус со мной уже больше двух лет. Он умен, кажется преданным и заработал кучу денег как для меня, так и для себя. — Голос Доминика неожиданно стал жестким, взгляд — холодным. — Проследи за тем, чтобы нам с Рафаэллой никто не мешал. Я хочу, чтобы она была полностью в моем распоряжении. Ее задача — писать историю моей жизни. Нас не должны отвлекать.

«Боюсь, что тут все понятно», — подумал про себя Меркел. Он кивнул и вышел из библиотеки. Но как быть с обещанием, данным Маркусу?

Доминик еще долгое время сидел не двигаясь. Разумеется, он доверял Маркусу. Ведь не далее как сегодня утром, перед своим отъездом во Францию, Маркус сообщил ему, что наконец сумел обыскать виллу, где жила Рафаэлла. И ни черта там не нашел. По крайней мере так он сказал Доминику. Но Маркус скрыл от него, что Рафаэлла была незаконнорожденной. «Интересно, почему?» — подумал Доминик. Наверное, Маркус решил, что это не имеет большого значения. Но все же…

И именно Маркус рассказал Доминику о том, что мать Рафаэллы лежит в больнице в коме. И именно Маркус уговаривал его не пускать ее в резиденцию. Он говорил, что это слишком опасно. Осторожный и трусливый Маркус. Он ведь не знал, что Доминик контролирует всех и вся. И взять под контроль еще одну женщину не составляло для Доминика большого труда.

Он одним глотком допил остатки джина. Книга о его жизни станет шедевром. Мир увидит его таким, каким и должен увидеть. Время пришло.

Глава 13

Остров Джованни

Март, 1990 год

Рафаэлла раскрыла дневник. С левой стороны страницы была аккуратно выведена дата — «5 апреля 1983 года». Взглянув на слегка неразборчивый, очень ровный почерк матери, Рафаэлла почувствовала, что слезы вот-вот брызнут у нее из глаз. На мгновение девушка зажмурилась, пытаясь справиться с болью. Эта боль казалась бесконечной. Даже если мать полностью оправится от болезни, боль будет продолжать жить в тех, кто любит Маргарет. Рафаэлла попыталась проглотить застрявший в горле комок.

Надо постараться, чтобы все получилось так, как она задумала. Рафаэлла на секунду закрыла дневник и подумала о своих ежедневных звонках из резиденции отца в клинику «Сосновая гора» на Лонг-Айленде. Разумеется, Доминику было известно о них. Кроме того, Маркус наверняка сообщил ему, что ее мать лежит в больнице без сознания.

Надо будет между делом спросить у Доминика, может ли она звонить в больницу каждое утро. А если он поинтересуется, что Рафаэлла делает здесь, на Карибском море, когда ее мать так больна и находится в Нью-Йорке, тогда она ответит ему примерно так же, как Маркусу. С Домиником Рафаэлла будет разговаривать более убедительно по одной простой причине — так надо. Слишком многое было поставлено на карту.

И Доминик знал о том, кто такая Маргарет Ратледж, не больше, чем он знал о собственной дочери. Даже если он и помнил какую-то там Маргарет, она была Маргарет Пеннингтон, а не Маргарет Холланд.