Страница 3 из 10
— Сделаешь в срок — будет премия.
— В размере квартальной, — вконец обнаглел Прокопенюк. — За ударный труд на особо важном объекте.
Бухгалтер вытер плешь концом старого шелкового галстука. Потом им же протер очки.
— А не треснешь? — полюбопытствовал он.
— Не тресну, — заверил Прокопенюк. — Лишь бы ты не треснул. И бригаду разборщиков — под мое начало. И лапы им сварить новые, не из тех ломов, что гнутся, а закаленных, сам отберу.
Начальник мастерских пожал плечами.
— Все? — спросил Литвиненко. — Но смотри: чтоб завтра в девять приступили!
— Есть! — молодцевато подыграл Прокопенюк. И отправился по домам — переговорить с машинистом, помощником, вальщиком и трактористом. Организовать дело он умел, этого у него не отнимешь.
И — работа закипела! Именно так и подумал назавтра Литвиненко: «Работа закипела!» — лично глядя, как рушатся сосны и кедры, как сверкают топоры сучкорубов, с ревом ворочается, оттаскивая стволы, трелевщик, с визгом врезается в них бензопила, разделяя на двухметровые свежие кругляши, ложащиеся в линию шпал будущей дороги.
В Белоборске заняли позицию выжидательную. Горячие умы прикидывали новый маршрут до усть-куломского магазина. Дебатировался вопрос о разделе заработков. Сомневались насчет постройки моста: пусть речушка плевая, вброд переходили, однако — инженерия!..
Каждый вечер в половине седьмого Прокопенюк являлся к директору докладывать о ходе работ. Половицы победно скрипели под его кирзачами, брезентовая куртка вкусно пахла скипидаром и хвоей, взгляд из-под кепочки являл достоинство. Ребятки выказывали рвение, крутая пахота не сгибала: дорога рвалась вперед полным ходом.
К первому июля он доложил:
— Два километра девятьсот — как одна копеечка!
— Спасибо за работу! — ответил Литвиненко и стиснул ему руку.
Первое августа:
— Есть пять семьсот!
— Спасибо за работу!..
— Спасибо в стакан не нальешь, — хмуровато сказал Прокопенюк.
Зашедший за подписями бухгалтер в негодовании потряс кулачками. Жора, молодой бригадир молдаван, одобрительно хрюкнул.
— Тебе что — мало? — угрожающе протянул Литвиненко. — Твои бездельники в этом месяце по…
— …шестьсот двадцать, — услужливо подсказал бухгалтер.
— А вламывали как?
Усть-Кулом постепенно разделился на два лагеря: команда Прокопенюка — и все остальные. Прокопенюковцы получали шестьсот-семьсот на круг. Им продавали в неделю по две банки тушенки и сгущенки, хотя полагались они всем работающим в лесу, а также индийский чай, который на прилавок не выставлялся и шел как бы через спецраспределение. В день получки по личному распоряжению директора им отпустили в специальной кладовке орсовского склада по бутылке коньяка, который в магазине отродясь не стоял: исключительно водка и красное.
Обделенный же лагерь нарек эту рабочую гвардию рабочей аристократией и в свою очередь расслоился на две неравные части: первая, составлявшая подавляющее большинство, завидовала завистью обычной, то есть черной, и ратовала привести прокопенюковцев к общему знаменателю и даже репрессировать за рвачество; вторая же, меньшая часть завидовала завистью белой, то есть строила козни, как бы самим проникнуть в привилегированный круг, и при этом условии была согласна примириться с создавшимся положением. Продавщицы вели с Прокопенюком взаимовыгодные переговоры об устройстве своих мужей. Смазчик Пронькин, известный алкаш, после аванса гонялся за Прокопенюком с цепью от пилы, требуя восстановить равноправие.
А из райкома регулярно запрашивали с доброжелательной требовательностью:
— Как осваивается фронт работ?
— Согласно графика! — кричал Литвиненко, прижав для лучшей слышимости руку рупором к трубке. — С превышением нормативов!
— Ты подсчитал, на сколько процентов повысится использование техники?
— На одиннадцать и семь десятых! — бухал он без боязни: контора подгонит нужный результат.
— Так это же прекрасно! — ликовала трубка. — А производительность труда?
— Экономисты мои обсчитывают, — врал Литвиненко.
— Прикидочную цифру можешь назвать? Нам надо включить в отчет.
— Шесть процентов, — придумала экономистка правдоподобную цифру.
— Семь с половиной процентов, — передал Литвиненко.
— Молодец, Литвиненко!
В кабинете между портретом и сейфом Литвиненко повесил крупномасштабную карту района и каждый вечер скрупулезно отмечал красным карандашом пройденный отрезок на идеальной прямой, соединявшей 39-й километр с Белоборском.
К сентябрю красная стрела подползла к голубой ниточке реки, что соответствовало на местности расстоянию в семь километров семьсот метров. (Конечно — гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить; могло оказаться там и больше восьми километров, кто в тайге эти километры мерил; могли и в сторону метров на пятьсот уйти — и это не смертельно, там скруглим, дело обычное, не транссибирскую магистраль строим, рабочую узкоколейку.)
Он весело хлопнул Прокопенюка по литому круглому плечу:
— Ну как, бисова душа, реку-то уже видно?
— Куда ж она денется, — ровно ответил Прокопенюк. — Мы свое сделаем, не подведем.
— Завтра вас навещу!
— Милости просим…
Плавно ответвляясь от насыпи, железнодорожная колея с радующей глаз прямизной рассекала тайгу. Посверкивающие рельсы были намертво пришиты к оранжевым круглякам шпал, еще не успевших потускнеть. В конце пути безостановочно продолжалась отрадная деятельность: деревья валились, трелевщик урчал, топоры тюкали, вперестук гнали эхо молоты костыльщиков, с одного маха вгоняющих четырехгранные костыли в податливую сосновую древесину.
— Прокопенюк свои груши отрабатывает, — с мрачноватой горделивостью предъявил картину Прокопенюк.
— Сколько уже сделали?
— Семь километров и восемьсот двадцать метров. Сегодня уже девятнадцать звён уложили, это сто четырнадцать метров. (Он не врал: столько показал и спидометр мотовоза.)
— Так… — молвил Литвиненко, сурово вглядываясь в перспективу. — К реке вышли?
— Все по плану, — пожал плечами Прокопенюк.
— Так вышли?
— Да куда ж она денется.
— Вышли или нет?! Сколько осталось?
— Ну, может, самая ерунда осталась…
— Сколько?!
— Да что я, речник, — грубовато сказал Прокопенюк.
Литвиненко достал компас, линейку, циркуль, расстелил на траве карту. Проверил.
— Должны уже выйти, — скрывая растерянность, произнес он.
— Должны — значит, выйдем, — успокоил Прокопенюк.
— Все будет в ажуре, — заверил богатырь Жора, бригадир молдаван, скаля белейшие зубы с зажатой в них беломориной.
— А ну пошли посмотрим, — решил Литвиненко.
— Рабочий день кончился, — сказал Прокопенюк. — И так уж задержались, вон темнеет уже.
— Ничего!
Но в чаще темнело быстро, люди за спиной недовольно медлили, Литвиненко как-то сразу устал, выдохся, и машинист все время подавал гудки, нервировал (торопился домой, к хозяйству); действительно, подумал Литвиненко, а вдруг тут не пятьдесят метров, а пятьсот, на ночь глядя лезть в лес и правда без толку, и промерить расстояние точно надо будет.
— Но завтра — обязательно!
— Само собой.
Но назавтра его срочно вызвали на совещание в район, по срывам подготовки к итогам третьего квартала и окончанию сплавного сезона, вернулся он только через два дня, сплавщики как обычно не справлялись, и весь день он проторчал на сплаве, а потом был день получки, потом суббота, так и затянулось.
Из райкома теребили:
— Сообщите процент выполнения плана по железнодорожному строительству!
— Сто двадцать два процента! — орал Литвиненко.
— Сколько погонных километров?
— Семь девятьсот!
— К реке вышли?
— Так точно!
— А мост?
— Мостовая бригада сформирована. Инженер произвел расчеты. Поставим в кратчайшие сроки!
— Не подкачай! — вибрировала мембрана в трубке.
В среду Прокопенюк вернулся из лесу в час дня. Шагая весомо и мерно, с непроницаемым лицом, он стукнул в директорский кабинет, сел, снял кепку и пробасил: