Цепная реакция

Глава десятая

— Четырнадцать студенческих автобусов, следующих один за другим с интервалом в пять минут, прошли маршрутом номер 675 в направлении Пенсильвании, — сказал Смит, повесив трубку телефона.

— Ну и что? — возразил Римо. — Может, они едут на соревнования по бейсболу.

— Они везут студентов из Мэриведер-колледжа, школы Этенби, из Бартлеттского университета, из Североатлантической школы и колледжа Святого Олафа.

— Все правильно. Спортивные соревнования, — сказал Римо. — В чем дело?

— А в том, что в Соединенных Штатах нет учебных заведений с такими названиями.

— Можем мы получить сведения о том, куда они направляются?

— Информация еще не готова. За колонной наблюдают, — ответил Смит.

— Нам пора ехать, — сказала Руби. — До завтра, мама. Если проголодаешься, пошли кого-нибудь из рабочих купить еду. Мы едем за Люшеном.

— Не тревожься за меня, дитя, — сказала миссис Гонзалес, раскачиваясь в своей качалке.

Встретившись глазами со Смитом, она отрицательно покачала головой. Мать Люшена все еще считала, что именно он будет решать вопрос о возвращении ее сына, и надеялась убедить его не делать этого.

Всю дорогу Чиун не расставался с рацией.

— Как вам нравится отдыхать? — спросил у Римо Смит.

— Это лучше, чем работать на вас, — ответил тот.

— А вы подумали о том, на что будете жить? Кто теперь будет оплачивать ваши счета?

— Это не ваша забота, Смитти. Я скоро сделаюсь звездой телеэкрана. А когда получу с них все, что мне причитается, то заживу припеваючи, как король.

— Ты — и вдруг отставка?.. — сказала Руби. — Это как-то не вяжется одно с другим.

— Я ушел с этой работы. Слишком много безымянных трупов, слишком много смертей.

— Римо! — строго сказал Смит.

Их взгляды встретились в зеркале. Смит предостерегающе показал глазами на Руби.

— На ее счет можно не беспокоиться, Смитти: она знает об организации больше, чем вы думаете. Если бы вы нас не нашли, она все равно заставила бы меня разыскать вас.

— Вы хорошо информированы, — заметил Смит, обращаясь к Руби.

— Я держу свои уши открытыми, — сказала она.

— Это не так просто, когда имеешь вместо ушей кочешки брюссельской капусты, — хихикнул Чиун.

Из рации донесся чей-то громкий голос. Чиун поздоровался.

— Привет, «чайник»!

— Сколько раз вам говорить! — рассердился Чиун. — Люди — не чайники!

— А как ты сам себя называешь?

— Как я называю себя сам? Или как меня называют другие?

— Как мне тебя называть? — спросил голос.

Акцент был оклахомский. В любом месте, где ни подключишься к рации, голоса звучат всегда одинаково, как будто они принадлежат обитателям лачуг, сложенных из обрывков толя где-нибудь в окрестностях Талсы, подумал Римо.

— Я себя называю скромным, добрым, застенчивым и великодушным, — признался Чиун — Другие называют меня прославленным, просвещенным, досточтимым, почтеннейшим Мастером.

— Ничего себе! Я буду называть тебя скромнягой, не возражаешь?

— Лучше зови меня Мастером, это больше соответствуем моему характеру. Не знаю, говорил ли я тебе, мой добрый друг, что я работаю на тайное государственное агентство?

Смит застонал, как от зубной боли, и ударился головой об угол сиденья.

Машина, в которой находился полковник Уэнделл Блич, шла первой в растянувшейся по шоссе колонне из четырнадцати автобусов. Он сидел за спиной водителя, на голове у него были наушники; полковник внимательно слушал все сообщения, поступающие с базы.

Пятьдесят пассажиров головного автобуса были одеты в джинсы и футболки. Жесткие требования дисциплины были теперь ослаблены ровно настолько, чтобы парни могли беседовать между собой — не слишком, впрочем, громко.

— Сейчас мы увидим шоу на дороге, — сказал, то ли спрашивая, то ли утверждая, старший лейтенант, опускаясь в соседнее кресло.

Блич кивнул.

— Люди готовы? — осведомился он.

— Вы знаете это лучше меня, полковник. Они готовы ровно настолько, насколько этого хотим мы.

Блич снова кивнул. За окном проносился сельский пейзаж.

— Мы ведь не делаем ничего такого, чего им не пришлось бы делать в регулярной армии. Если они захотят туда перейти, — добавил он.

Лейтенант кивнул в знак согласия.

— Двадцать лет я наблюдаю, как деградирует армия, — продолжал Блич. — Жалованье растет, а моральные устои рушатся. Не армия, а провинциальный клуб. Гражданские права этому сброду?! Если они добровольцы, так надо их баловать? Если бы мне дали их на полгода, я бы все поставил с головы на ноги. Я бы создал настоящее войско — не хуже, чем было у древних римлян.

— Или у генерала Першинга, — поддакнул лейтенант.

Блич, однако, с этим не согласился.

— Ну, не совсем так, — сказал он. — Вы знаете, почему он получил прозвище Черный Джек?

— Не знаю.

— Он ввел форму черного цвета. Сначала его звали Черномазый Джек. Ну да Бог с ним, с Першингом. Что до меня, мне долго не представлялось случая показать себя, пока американцы не осрамились в Намибии, когда там вспыхнули беспорядки и были человеческие жертвы. Я предложил свои услуги по наведению порядка в армии, но меня не поняли.

— Все дело в мягком обращении, — перебил лейтенант. — Нам не хватает твердой руки.

— А потом мне наконец повезло: я был приглашен сюда. Сейчас у меня лучшая часть изо всех, какие я когда-либо видел. Наилучшие условия, наилучшая подготовка, наилучшая дисциплина. Я могу повести их хоть в ад!

— И они последуют за вами, вне всякого сомнения, — сказал лейтенант.

Блич повернулся к нему и дружески похлопал его по плечу.

— Придет время, — сказал он, — когда мы наведем в нашей стране порядок и для нас отольют медали. А до тех пор мы должны находить удовлетворение в том, что мы делаем.

В его наушниках послышалось потрескивание. Блич сделал лейтенанту знак молчать и взял в руки микрофон.

— "Белая лиса", номер первый слушает, — произнес он. — Прием!

С минуту он внимательно слушал, затем коротко сказал:

— Прием окончен. Молодцы!

Он повесил микрофон на крючок поверх головных телефонов. Лейтенант смотрел на него выжидающе.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— В лагере были гости.

— Ну и?..

— Там им ничего не сказали, но, видимо, они получили информацию из другого источника и следуют за нами от самого Норфолка.

— Ведут наблюдение? — спросил лейтенант.

— Похоже, что так.

— Кто они?

— Не знаю. Их четверо, трое мужчин и одна женщина.

— Что будем делать?

По толстому лицу Блича пробежала легкая улыбка, сделавшая его похожим на фонарь из тыквы, зажигаемый ночью в канун праздника Всех Святых.

— Организуем им теплую встречу, — сказал он.

Свыше двух часов Чиун пытался уговорить всех, кто подключался к нему по одному их сорока каналов рации, соблюдать тишину в течение часа с четвертью — с тем чтобы он мог прочитать вслух одно из самых коротких произведений поэзии Унг. Никто, однако, не прислушался к его просьбам, и, когда Римо, после сообщения, полученного Смитом с одного из дорожных постов, свернул на грязный проселок близ города Геттисберга в Пенсильвании, Чиун разразился угрозами и проклятиями в адрес радио с обратной связью. Разумеется, на корейском языке.

Трое солдат, прячущихся среди холмов, в полумиле от поворота, видели, как белый «Континенталь», съезжая с шоссе на проселок, поднял густое облако пыли.

— Он всегда ведет себя так в дороге? — спросила Руби Римо.

— Только когда ему очень не хочется ехать.

— Что он сейчас говорит? — снова спросила Руби, видя, что Смит страшно боится, чтобы Чиун, говоря по-корейски, не выдал те немногие секреты КЮРЕ, которые еще оставались секретами.

Римо прислушался.

— Одному из своих более-менее сносных «приятелей» он объясняет, что единственная разница между ним и коровьим пометом заключается в том, что его нельзя употребить на кизяки.