Страница 61 из 64
Во-первых, отнеситесь с большой долей скепсиса к тому, что текст, который вы только что прочитали, является художественным произведением. Я лично и персонально нахожу достаточно симптоматичные места в этом сочинении с точки зрения теории, особенно в «романе» Яна Людвика. А именно: данный текст вообще проблематично называть романом, потому что он в большой мере отходит от того, что теоретики в настоящее время называют «правилами романного жанра». В нем много заимствованных персонажей из произведений, которые нам (людям, профессионально занимающимся литературой) прекрасно известны, так называемых цитируемых персонажей. Наиболее заметны персонажи, взятые, например, из «Шутки» Кундеры. Но не менее важны и явственны мне, как доценту литературы, аналогии между этим незрелым текстом и моим романом «Азбука для непослушных». Например, и там и тут существует персонаж, у которого «на шее бьется жилка» (там это Евфимий, здесь — Стефан); и там и тут заметно черно-белое, практически манихейское структурирование персонажей; ясно видна и схожесть между Философом и Красавцем из «Азбуки». Очевидно, что покойный Ян Людвик пользовался моим романом и что, кроме всего прочего, текст находится на границе понятия «плагиат» по отношению к моей «Азбуке». И там и тут выводятся некие тезисы о письменности, азбуках и вообще именовании, которые у меня, доцента литературы, являются результатом многолетнего, систематического, мучительного образования в области семиологии, то есть теории знаков, как и других пограничных дисциплин, имеющих отношение к науке о тексте.
Но я не сержусь, поскольку, повторяю, речь идет о начинающем авторе, который испытывал необходимость опереться на авторитет. Кроме того, автор уже мертв, и неудобно было бы назначать экспертизы, которые подтвердили бы факт плагиата. Кому от этого была бы польза?
Но главным в решении не писать рецензию на первое издание все же были видные невооруженным глазом провалы в логике повествования, или проайретического кода, а также в логике структурирования экзистентов (персонажей), или семического кода, как мы это по-научному называем в академических кругах. В романе встречаются такие ошибки, которых не позволил бы себе ни один начинающий. У автора, очевидно, были проблемы как со счетом, так и с логикой. Как иначе объяснить то, что, например, автор утверждает, будто его персонажи ездили из Константинополя в Дамаск и обратно за десять дней? (Если у вас первое издание, обратитесь, пожалуйста, к с. 51; там говорится, что отец Стефан за десять дней успел добраться из Константинополя до Дамаска и вернуться назад! Этот же «подвиг» повторяет и Илларион Сказитель!) Даже если речь идет о чуде, это уж слишком, потому что святые не летают по небу, как реактивные самолеты! Насколько мне известно, тогда не существовало поездов; удивительно, как покойный г-н Ян Людвик не заметил этого упущения, раз он возрастал на такой изысканной литературе, на какую указывал его брат в своем предисловии, — среди этих произведений, естественно, находится и мой роман «Азбука для непослушных», вышедший задолго до этого «романа», исследующий похожие темы и использующий похожие стилевые решения!
А что вы скажете об этом (цитирую): «У нас в цирке есть только круг радиусом метров в двадцать, и все же у нас в цирке целый мир (я подсчитал, что по формуле πr2 площадь получается всего 31,4 м2)»?! Наука, называемая математикой, господа, являющаяся сестрой символической логики, говорит нечто иное: 3,14 (значение я), умноженное на 400 (то есть на 20 в квадрате), равно 1256 квадратным метрам. Разница между 1256 и 31 квадратным метром, согласитесь, достаточно велика, чтобы заключить, что либо автор этого произведения совсем лишен таланта, либо его персонаж никогда не был в цирке, поскольку, если бы он там побывал, ему бы стало совершенно ясно, что площади в 31,4 квадратного метра не хватит для размещения одного-единственного слона! Конечно, Ян не бухгалтер, как его брат, но эти недочеты могли бы исправить люди, готовившие издание к печати! Или редактор, или корректор, или издатель!
Или еще: в нескольких местах из-за недостаточной аккумуляции различительных признаков между одним и другим экзистентом (это как раз то, что постигается тяжелым писательским и теоретико-профессиональным трудом) непонятно, идет ли речь о дочери логофета или дочери царя. Читателя вводят в заблуждение, он может подумать, что логофет и царь — это один и тот же персонаж, чего точно не может быть, потому что это нарушает то, что мы, профессионалы, называем «энциклопедическим» кодом произведения, который напрямую участвует в построении горизонта достоверности художественной структуры. А именно: известно и наукой историей установлено, что Византией управлял не только император, но и логофет, но это не одно и то же лицо. Или, самая большая глупость (простите за выражение): на с. 50 рассказчик говорит нам, что лично был свидетелем того, как двери тайной комнаты открыли во второй раз, что произошло «десять лет назад». Двери в тайную комнату открыл и внутрь к букве-девушке вошел отец Мида. На с. 156 тот же самый рассказчик утверждает, что отец Мида зачал его с буквой-женщиной в ту ночь, когда открыли двери! Другими словами, рассказчик родился еще до момента своего зачатия; он, еще не будучи зачатым, был свидетелем полового акта, от которого родился! Ну уж вы меня извините! Кто он? Господь Бог? Его посланник на земле?! Кроме того, из этого вытекает, что даже если бы так и было (сюрреалисты и фантасты должны раз и навсегда понять, что и в странном, чудесном и фантастическом должна присутствовать элементарная логика повествования!), то ему в момент, когда он записывал свое свидетельство, было всего лишь девять лет и три месяца (девять месяцев необходимо для того, чтобы выносить плод, пусть и «букве-женщине»!). А если ему всего неполных десять лет, сколько же лет тогда его брату, Стефану Буквоносцу?! Двадцать?! А если ему двадцать, откуда у него «стариковские руки», «морщины» и «глаз, закрытый бельмом» (по-научному «катаракта», болезнь, по заверениям специалистов-медиков, старческая)?! Очевидно, что многое в логической перспективе повествования функционирует неправильно. Не важно, что автор пытается прикрыть эти недостатки, используя «колеблющегося» рассказчика и клише типа «Если вы мне верите, хорошо, а если нет — это ваше дело» или «Если это правда и если слово вообще может быть правдивым».
Я бы не хотел, чтобы мое естественное желание как критика говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, как и моя репутация критика, у которого «что на уме, то и на языке», были истолкованы в этом контексте как ревность или, не дай боже, зависть, причиной которых стал успех, постигший роман покойного г-на Яна Людвика после его выхода из печати. Это правда, что роман получил две крупные литературные премии, но моя обязанность как критика-рецензента говорить о произведении откровенно, не оглядываясь на признание публики. Тем не менее я искренне удивлен, как вышло, что критики и члены жюри до сего дня не заметили этих недостатков. Неужели это означает, прошу прощения, что в этой стране никто, кроме доцентов литературы, не читает книг и не знает, что такое логика?!
Я пишу это в то время, как г-н Людвик ждет, чтобы передать уже готовые пленки второго, дополненного и исправленного издания в типографию. Поэтому тут нечего долго теоретизировать; я просто исполняю его желание. Мне очень приятно, что г-н бухгалтер, после того как я указал ему на недостатки, признал, что действительно существует необходимость их исправления. Надеюсь, что он послушался меня и устранил эти очевидные ошибки (а не только опечатки).
Еще хотел бы сказать, что, кроме других несомненных недочетов (заметных и, по моему мнению, ненужных замедлений повествования, на профессиональном языке именуемых ретардацией, особенно в первой части), «роман» страдает от нескрываемой и местами бесполезной поучительности, то есть перегружен притчами, почерпнутыми из христианского вероучения. Понятно, что в этом есть и своя ценность: искренность в постановке некоторых важных, экзистенциальных вопросов, а также искреннее автобиографическое отношение к феномену первой любви.