Эта русская

– Ну как, ты что-нибудь уже слышал о своей новой начальнице? Помнится, ты отзывался о ней без особого восторга.

– Похоже, она даже хуже, чем я думал. Мы с ней пока не встречались.

– А что-нибудь другое у тебя есть на примете?

– Однозначно и безусловно нет.

– Что ж, если ты тверд в намерении и дальше заниматься научной работой, это твое личное дело. Или личное горе. Теперь скажи-ка: я знаю, что ты читаешь и пишешь по-русски, а говорить-то говоришь?

– Отлично, – вставила Анна по-английски.

Годфри рассмеялся и кинул на нее приязненный взгляд.

– Понятно, – подытожил Криспин. – Дело в том, что один знакомый моего знакомого, сколько я понял, ищет человека, владеющего русским языком, на должность переводчика-синхрониста в свой привилегированный гадюшник в Брюсселе. Я обещал ему выяснить, не удастся ли тебя соблазнить. Работа, сколько я понимаю, тяжелая и во всех отношениях скучная, однако платят за нее недурно даже по моим понятиям. Что совсем нелишне для человека с твоими изысканными вкусами. Ну, какова твоя первая реакция?

Ричард насупился:

– Это надо очень серьезно обдумать.

– Мать-перемать, хрен ты аглицкий, – проговорила Анна, на сей раз не прибегая к английской речи. – Так настропалился шпарить по-русски, что забыл, как сказать «спасибо, конечно» на родном языке.

– Это, пожалуй, переводить не обязательно, – съязвил Криспин. – Ну как, я могу передать своему знакомому, что ты согласен выпить по рюмочке с его знакомым, а, Ричард?

– Да. Прости. Спасибо.

Никто не стал возражать, когда Криспин предложил выпить по рюмочке прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик По дороге к выходу он потянул Ричарда в сторону, вытащил незапечатанный конверт, достал из него лист бумаги и развернул его, прежде чем передать из рук в руки.

– Что это? А, понятно.

– Да, завтра это будет передано в советское посольство, или как оно там теперь называется, а также попадет в газеты. Судя по тому, как развивается ситуация, особого шума, похоже, не будет. Ни здесь, ни там. Но как бы там ни было, на этом листе стоит твоя подпись. Этого уже не изменишь.

– Да, – подтвердил Ричард, запихивая бумагу в карман, – Анне покажу попозже. Спасибо тебе за все, что ты для нее сделал.

– Да что там, я только распоряжался. Скорее всего, не пройдет и года, как эти придурки допрыгаются-таки до гражданской войны. Но что бы там ни случилось дальше, я рад, что успел дать им пинка, пока еще было куда пинать. Жаль, конечно, что бедолагам вроде Сергея Данилова станет еще солонее, потому что всем остальным будет совершенно не до них, и уже некуда будет посылать петиции.

– Э-э… а что было у тебя на уме, когда ты согласился помочь Анне?

– Ну, у меня появилось интересное занятие. По крайней мере, если исходить из теории Годфри. Кроме того, мне показалось, что из Анны получится подходящая подружка для Фредди, хотя об этом, честно говоря, я задумался только совсем недавно.

– Если мы застрянем в Брюсселе, проку от нее будет мало.

– А вот тут ты ошибаешься. Они будут переписываться, перезваниваться и мотаться туда-сюда как заведенные. Как бы оно там ни было, ты идеально подходишь для этой работы. Известный ученый, с русской, как там это называется, любовницей. Жалко, конечно, что не с любовником, но тут ничего не поделаешь.

Фредди тоже вставила свое слово – для нее относительно негромкое, – пока Ханни подгонял машину:

– Она действительно девушка что надо, тебе крупно повезло. Смотри береги ее, и пусть с ней у тебя все сложится лучше, чем с твоей стервочкой Корделией. Скажи спасибо, что разделался с этой старой выдрой, и забудь о ней навсегда. Знаю, люди почему-то не любят, когда им говорят, что их бывшая супруга была распоследней сволочью, – можно подумать, под этим подразумевается, что жениться на ней мог только круглый идиот, но я все-таки говорю это тебе в лицо, потому что ты ведь и был круглым идиотом, правда?

– Что слышно про Сэнди?

– Хотя, впрочем, Годфри тоже на ней женился, а он не похож на… Что? А, Сэнди в какой-то дыре под названием Оахака, в Мексике, с каким-то американским консерватором – в смысле, он консервирует фрукты. Я тогда очень радовалась, что она тебя не заарканила. Она тебе совсем не подходит.

– А-а. Да, наверное, ты права. Совсем не подходит.

Вечером Анна одарила Ричарда долгим, исполненным особой значимости взглядом, который, в более сжатом исполнении, он пару раз поймал на себе в течение дня, после чего принялся гадать, не собирается ли она объявить, что беременна. Она примостилась с ним рядышком – он сидел и просматривал газету, пытаясь, без особого успеха, припомнить, что он в своей жизни слышал и читал о Брюсселе.

– Какое было замечательное застолье, – проговорила она. – Для меня – в особенности, потому что перед тем у меня было на редкость плодотворное утро.

– А-а, очень хорошо.

И тут она достала листок бумаги, хотя и не такой помпезный, как Криспинов, и протянула Ричарду. Сердце у него упало – он сразу же понял, что это стихотворение на ее родном языке, написанное от руки, с несколькими поправками. Не прошло и года, как он увидел его в английском переводе, уникальном, с его точки зрения, по своей верности букве и духу оригинала. Были там, в том числе, такие строки:

Долгие минуты Ричард не сводил глаз с рукописной страницы, и никакие слова не шли ему на язык Почти что сразу стало слишком поздно разводить всякую псевдонаучную гиль о необходимости более пристального изучения и пр.

Анна отошла от него, настолько далеко, насколько это вообще было возможно в тесной гостиной. Глядя в сторону, но голосом очень мягким она проговорила:

– Там продолжение, на обороте.

– Что? А-а.

Он едва успел перевернуть листок, как она заговорила снова:

– Ты должен принять, что это лучшее, на что я способна, и только таким способом я могу выразить свою благодарность. Надеюсь, ты по крайней мере не станешь оспаривать, что все здесь сказанное сказано от чистого сердца. Кто знает, может быть, когда-нибудь, в будущем, мои стихи покажутся тебе сносными или по крайней мере безвредными. Я знаю, ты считаешь, что все, написанное мною до сих пор, никуда не годится, даже то, что я тогда читала со сцены. Когда ты в тот раз сказал мне, что мои новые стихи тебе понравились, я в несколько секунд поняла, что это ложь. Но эта ложь рассказала мне, как сильно ты меня любишь, а значит, я всегда буду любить тебя. Не уверена, что мне удастся выразить это в стихах, но когда-нибудь я, наверное, попробую.

Теперь на глазах у обоих были слезы. Они обнялись и крепко прижались друг к дружке.

Глава двадцать первая

– Ну и что она из себя представляет? – поинтересовался Тристрам Халлет.