Страница 20 из 68
«И придет внезапно срок…»
И придет внезапно срок (Слишком рано, слишком рано), Ты получишь от султана Тонкий шелковый шнурок. Вещи проще, чем слова. Ах, как жизни будет жалко! Эрзерумская гадалка Оказалася права: Вещий дар не обманул, Зря над ним ты поглумился, Прискакать поторопился С вестью радостной в Стамбул. Оказалась ложной весть, Поражением — победа. Должен был ты все разведать, Все узнать и все учесть. Твой судья теперь Аллах. И без робости, без страха Посмотри на падишаха, Встав на звонких стременах. Посмотри в последний раз На окно Ильдиз-киоска, На лицо желтее воска, На печаль усталых глаз.АМУЛЕТ
Д. И. Ознобишину
Во сто крат дороже злата, Драгоценней, чем алмаз, Мне подаренный когда-то, Мной испытанный не раз В дни тяжелого сомненья Этот маленький, с вершок, Трехсотлетнего женьшеня Желтоватый корешок. Тайной властью талисмана, Колдовством подземных сил От измены и обмана Не меня ли оградил? Заменил мне все богатства, Указал в ночи порог, От притворства, от коварства И от злобы оберег. На путях моих скитаний, В жизни мирной и в боях, Он подсказывал заране Кто мне друг и кто мне враг. И, ведя в объятия к другу На пирушку у огня, Мимолетную подругу Делал музой для меня.ПРОВАНС
1 Calo-te, moun cor, calo-te! Mistral Успокойся, сердце, успокойся! В авиньонской католической ночи Русскою тоской не беспокойся, Не стучи так громко, не стучи! Я живу среди солдат без дела, Ошалев от скуки и вина. Вот уже и третья отшумела Для меня несчастная война. Все мы люди, все мы человеки: Смерть придет — спеши иль не спеши. Но зачем-то мне дано навеки Это странное волненье души, Это непонятное волненье На прохладных ронских берегах — Все еще прерывистое пенье В только что написанных стихах. 2 La terra maire, la Naturo, Nourris toujours sa pourtaduro Dou mem la Mistral Меня с тобой земля вскормила Одним и тем же молоком, И мне близка твоя могила, Твой мирный провансальский дом. Шумят оливковые рощи, И Рона быстрая шумит. Учись писать как можно проще, — Твоя земля мне говорит. И ветер твой — рукой поэта — Так нежно гладит по лицу. Вот и мое подходит лето Уже к законному концу. Не все еще вокруг угасло Для жизни бурной, но пора Твое оливковое масло Собрать для Божьего двора.ЛЕГИОН
(Фрагменты поэмы)
Ты получишь обломок браслета. Не грусти о жестокой судьбе. Ты получишь подарок поэта, Мой последний подарок тебе. Дней на десять я стану всем ближе. Моего не припомнив лица, Кто-то скажет в далеком Париже, Что не ждал он такого конца. Ты ж, в вещах моих скомканных роясь, Сохрани, как несбывшийся сон, Мой кавказский серебряный пояс И в боях потемневший погон. Конским потом пропахла попона. О, как крепок под нею мой сон! Говорят, что теперь вне закона Иностранный наш легион. На земле, на песке, как собака, Я случайному отдыху рад. В лиловатом дыму бивуака Африканский оливковый сад. А за садом, в шатре, трехбунчужный, С детских лет никуда не спеша, Весь в шелках, бирюзовый, жемчужный, Изучает Шанфара паша. Что ему европейские сроки И мой дважды потерянный кров? Только строки, арабские строки Тысячелетних стихов. Она стояла у колодца, Смотрела молча на меня, Ждала, пока мой конь напьется, Потом погладила коня, Дала ему каких-то зерен (Я видел только блеск колец), И стал послушен и покорен Мой варварийский жеребец. Что мне до этой бедуинки, Ее пустынной красоты? Она дала мне из корзинки Понюхать смятые цветы. О, этот жест простой и ловкий! Я помню горечь на устах, Да синеву татуировки На темно-бронзовых ногах. Не в разукрашенных шатрах Меня привел к тебе Аллах, Не с изумрудами поднос Тебе в подарок я принес, И не ковры, и не шелка Твоя погладила рука, Когда в пустыне, на ветру, Ты предо мной сняла чадру. На свете не было людей Меня бездомней и бедней. Солдатский плащ — вот все, что смог Я положить тебе у ног. Над полумесяцем сияла Магометанская звезда. Ты этим вечером плясала, Как не плясала никогда; Красою дикою блистая, Моими бусами звеня, Кружилась ты полунагая И не глядела на меня. А я все ждал. Пустая фляга Давно валялась у костра. Смотри, испытанный бродяга, Не затянулась ли игра? Смотри, поэт, пока есть время, Не жди бесславного конца. Араб покорно держит стремя — Садись скорей на жеребца. Снова приступ желтой лихорадки, Снова паруса моей палатки, Белые, как лебедь, паруса Уплывают прямо в небеса. И опять в неизъяснимом счастье Я держусь за парусные снасти И плыву под парусом туда, Где горит Полярная звезда. Там шумят прохладные дубравы, Там росой обрызганные травы, И по озеру студеных вод Ковшик, колыхаяся, плывет. Наконец-то я смогу напиться! Стоит лишь немного наклониться И схватить дрожащею рукой Этот самый ковшик расписной. Но веселый ковшик не дается… Снова парус надо мною рвется… Строевое сёдло в головах И песок летучий на зубах. Умирал марокканский сирокко, Насыпая последний бархан, Загоралась звезда одиноко, На восток уходил караван. А мы пили и больше молчали У костра при неверном огне, Нам казалось, что нас вспоминали И жалели в далекой стране. Нам казалось: звенели мониста За палаткой, где было темно… И мы звали тогда гармониста И полней наливали вино. Он играл нам — простой итальянец — Что теперь мы забыты судьбой, И что каждый из нас иностранец, Но навеки друг другу родной, И никто нас уже не жалеет, И родная страна далека, И тоску нашу ветер развеет, Как развеял вчера облака, И у каждого путь одинаков В этом выжженном Богом краю: Беззаботная жизнь бивуаков. Бесшабашная гибель в бою. И мы с жизнью прощались заране, И Господь все грехи нам прощал… Так играть, как играл Фабиани, В Легионе никто не играл… Вечерело. Убирали трапы. Затихали провожавших голоса. Пароход наш уходил на Запад, Прямо в золотые небеса. Грохотали якорные цепи. Чайки пролетали, белизной Мне напоминающие кепи Всадников, простившихся со мной. Закипала за кормою пена. Нарастала медленная грусть. Африка! К причалам Карфагена Никогда я больше не вернусь. Африка — неведомые тропы — Никогда не возвращусь к тебе! Снова стану пленником Европы В общечеловеческой судьбе. Над золою Золушка хлопочет, Чахнет над богатствами Кащей, И никто из них еще не хочет Поменяться участью своей. 1940–1945