Страница 15 из 68
ВОЛЬНИЦА
Минуя грозных стен Азова, Подняв косые паруса, В который раз смотрели снова Вы на чужие небеса. Который раз в открытом море, С уключин смыв чужую кровь, Несли вы дальше смерть и горе В туман турецких берегов. Но и средь вас не видел многих В пути обратном атаман, Когда меж берегов пологих Ваш возвращался караван. Ковры Царьграда и Дамаска В Дону купали каюки; На низкой пристани Черкасска Вас ожидали старики. Но прежде чем делить добычу, Вы лучший камень и ковер, Блюдя прадедовский обычай, Несли торжественно в собор. И прибавляли вновь к оправе Икон сверкающий алмаз, Чтоб сохранить казачьей славе Благую ласку Божьих глаз.СЕРЬГИ
Моей жене
1 Где их родина? В Смирне ль, в Тивризе? Кто их сделал, кому и когда? Ах, никто к нам теперь не приблизит Отлетевшие в вечность года. Может быть, их впервые надела Смуглолицая ханская дочь, Ожидая супруга несмело В свою первую брачную ночь. Иль позор искупить, чтобы девичью Побороть горечь жалоб и слез, Их влюбленный персидский царевич Своей милой в подарок принес. И она, о стыде забывая, Ослепленная блеском серег, Азиатского душного рая Преступила заветный порог. Сколько раз, видно, женские уши Суждено было им проколоть, Озаряя гаремные души, Украшая горячую плоть. Сколько раз госпожа на верблюде Колыхала их в зное пустынь, Глядя сверху на смуглые груди Опаленных ветрами рабынь. Но на север, когда каравану Путь казачий разбой преградил, Госпожу привели к атаману. Атаман госпожи не щадил — Надругался над ней, опорочил, На горячий швырнув солончак, И с серьгами к седлу приторочил, Привязал за высокий арчак. Или, может быть, прежде чем кинул Свою жертву под гребень волны, Разин пьяной рукою их вынул Из ушей закаспийской княжны, Чтоб потом, средь награбленной груды, Забывая родную страну, Засветилися их изумруды На разбойном, на вольном Дону. Эх, приволье широких раздолий, Голубая, полынная лепь! Разлилась, расплескалась на воле Ковылями просторная степь. И когда эту свадьбу справляли Во весь буйный казачий размах, Не они ль над узорами шали У Маланьи сверкали в ушах? Не казачью ли женскую долю Разделяли покорно они, Видя только бурьяны по полю, Да черкасских старшин курени? Но станичная глушь миновала, Среди новых блистательных встреч Отразили лучисто зеркала Их над матовым мрамором плеч. Промелькнули за лицами лица И кануном смертельных утрат Распростерла над ними столица Золотой свой веселый закат. 2 Что ж мне делать коль прошлым так пьяно Захмелела внезапно душа? И в полночных огнях ресторана, По-старинному так хороша, Ты сидишь средь испытанных пьяниц, Дочь далеких придонских станиц, И пылает твой смуглый румянец Под коричневой тенью ресниц. Колыхаются серьги-подвески, Расцветают в зеленом огне И трепещут короткие блески В золотистом анжуйском вине. Что на речи твои я отвечу? Помню окрик казачьих погонь, Вижу близко, как весело мечут Эти камни разбойный огонь.ПАРИЖ
Опять в бистро за чашкой кофе Услышу я в который раз О добровольческой Голгофе Твой увлекательный рассказ. Мой дорогой однополчанин, Войною нареченный брат, В снегах корниловской Кубани Ты, как и все мы, выпил яд — Пленительный и неминучий Напиток рухнувших эпох, И всех земных благополучий Стал для тебя далек порог. Всё в той же бесшабашной воле Порывы сердца сохраня, Ты мнишь себя в задонском поле Средь пулеметного огня. И, сквозь седую муть тумана Увидя людные бугры, Сталь неразлучного нагана Рвешь на ходу из кобуры. Что можем мы и что мы знаем В плену обыкновенных дней, Упрямо грезя грозным раем Жестокой юности своей? С настойчивостью очевидца Своей страны шальной судьбы Мы заставляем сердце биться Биеньем бешеной борьбы. Что ж, может быть, в твоей отраве, Париж, смешон теперь наш бред, Но затереть никто не вправе Тех дней неизгладимый след. Пока нам дорог хмель сражений, Походов вьюги и дожди, Еще не знают поражений Не победившие вожди. Как счастлив я, когда приснится Мне ласка нежная отца, Моя далекая станица У быстроводного Донца, На гумнах новая солома, В лугах душистые стога, Знакомый кров родного дома, Реки родные берега. И слёз невольно сердце просит, И я рыдать во сне готов, Когда услышу в спелом просе Вечерний крик перепелов, Увижу розовые рощи, В пожаре дымном облака И эти воды, где полощет Заря веселые шелка. Мой милый край, в угаре брани Тебе я вымолвил: «Прости». Но и цветам воспоминаний Не много лет дано цвести. Какие пламенные строфы Напомнят мне мои поля И эту степь, где бродят дрофы В сухом разливе ковыля? Кто дали мглистые раздвинет — Унылых лет глухую сень? И снова горечью полыни Дохнет в лицо горячий день: Набат станиц, орудий гулы, Крещенье первого огня, Когда судьба меня швырнула От парты прямо на коня. Нам всем один достался жребий, Нас озарил один закат, Не мы ль теперь в насущном хлебе Вкусили горечь всех утрат? Неискупимые потери Укором совести встают, Когда, стучась в чужие двери, Мы просим временный приют — Своих страданий пилигримы, Скитальцы не своей вины. Твои ль, Париж, закроют дымы Лицо покинутой страны И беспокойный дух кочевий? Неповторимые года Сгорят в твоем железном чреве И навсегда, и без следа. …Как далека от нас природа, Как жалок с нею наш союз! Чугунным факелом свобода Благословляет наших муз. И, славя несветящий факел, Земли не слыша древний зов, Идем мы ощупью во мраке На зовы райских голосов. И жадно ищем вещих знаков Несовершившихся чудес, И ждем, когда для нас Иаков Опустит лестницу с небес. И мы восторженной толпою В горячей солнечной пыли Уйдем небесною тропою От неопознанной земли.