Кумир

Манкузо уставился на него. На мгновение в его глазах блеснуло нечто сродни истинной любви. Но он тут же расхохотался.

— Чтоб тебе подавиться! — разозлился Росс. И на сей раз можно было не сомневаться: он действительно этого хотел.

10.00.

В это утро, пока такси везло ее от дома Терри в Джорджтаун, Вашингтон выглядел непривычно странным. Она смотрела в окно на пробегающие мимо нее дома. Они были непроницаемы. В их секреты не проникнешь. Так ей казалось — впервые за долгие годы. Она почувствовала, как двери Вашингтона захлопнулись перед ней.

Когда в самый первый раз в 1976 году она попала в Вашингтон, то сразу уяснила себе: это город для "своих". Только "свои люди" могли здесь двигать дело. Все прочие часами просиживали в приемных — и только штаны протирали. Или ждали, пока неповоротливая мельница бюрократической системы смелет их ходатайства. А у "своих людей" были связи. Они-то умели нажимать на кнопки. В памяти их телефонов были заложены секретные и домашние номера. Секретарш они знали по именам, жен и мужей — по их последним романам. У "своих людей" были кровные связи. В этом скрытном городе профессиональных лжецов только они одни могли говорить друг другу правду.

Аутсайдерам было чертовски трудно проникнуть в этот замкнутый мир. Зато никакого труда не составляло вылететь из игры, вновь оказаться вне, когда вы уже чувствовали себя в безопасности. По беспроволочному телеграфу в этой столичной деревне все знали, что некто уже "внутри". Ведь все были повязаны. И в тот же самый день становилось известно, что некто из игры вылетел.

Сегодня аутсайдером почувствовала себя Салли. Но почему? Мчась домой через весь город, она внезапно поняла — почему. Когда она прибыла в Майами, портье вручил ей массу просьб ответить на звонки: из "Тайм", "Ньюсуик", "Вашингтон пост", Си-Эн-Эн, Си-Би-Эс, даже из "Крисчен сайенс монитор". И кучу других. Срочных — "Позвоните, пожалуйста!" Но когда она вернулась после обеда с Россом, в ее почтовом ящике подобных просьб не было. Ни одной вчера утром. И ни одной сегодня. Она была так озабочена, что сразу не поняла — поток иссяк. Все произошло, как обычно в Вашингтоне, внезапно, без предупреждения. И чем это еще кончится, неизвестно.

Она расплатилась с таксистом, подхватила чемодан и, невзирая на его тяжесть, взбежала по ступенькам к своей двери. Швырнула чемодан, метнула сумку, шляпу и солнечные очки на кушетку, схватила телефон и набрала номер.

— Одри Пирс слушает.

— Од? Это Салли.

— Привет, крошка. Как поживаешь?

— Фифти-фифти.

Одри взяли в "Пост" в тот же день, что и Салли. Они были в одной связке. И вместе отбивались от приставаний мужчин-репортеров. Между ними установилась почти кровная связь.

— Так же. Что готовишь?

— За этим я тебе и звоню. Никто не молотит в мою дверь, чтоб узнать что-нибудь про Фэллона. Что случилось?

— Теперь мы обращаемся к Крису. Говорят, ты сейчас в расслабухе.

— В расслабухе? — Салли с трудом выдохнула эти слова.

— Ну да. Уехала. Или что-то в этом роде.

На минуту Салли задумалась.

— Забудь, что мы говорили по телефону, ладно.

— Какому еще телефону?

— Как я тебя люблю, Од!

— Я тоже, детка.

Салли повесила трубку и откинула голову на диванный валик. Холод сковал ее тело. Как горько было у нее на душе. Она не знала, что ей теперь делать: смеяться или плакать, надраться или запустить в окно чем-нибудь тяжелым. Дела пошли хуже, чем она ожидала. Терри заявил Бейкеру, что не собирается фигурировать в совместном списке кандидатов на пост президента и вице-президента в качестве вице. Крис сделал свой ход конем. И полиция округа Колумбия ищет ее, хоть и не знает, что она у них под носом.

Вот как все сошлось вместе. Она почувствовала, что не просто в западне — ее загнали в угол. Через три дня в Сент-Луисе начнется съезд. Через три дня молоток председателя призовет партию назвать своих кандидатов. У нее нет выбора. У нее нет времени. Но одно она знала прекрасно: как бы больно ей ни было, одну роскошь она не может себе позволить — жалеть себя. Она встала, попыталась стряхнуть оцепенение и отправилась в вестибюль забрать почту, скопившуюся в почтовом ящике.

Там были обычные счета и рекламные объявления. И еще лист фотостатной бумаги, в которую обычно заворачивают фотографии при пересылке. Он был сложен и, что странно, без марок. Словно кто-то собственноручно бросил его в щель почтового ящика. На гладкой стороне был скопирован рисунок фоторобота. Тот самый, что изображал молодую проститутку, которую видели со Стивеном Томополусом. Женщину двадцати с небольшим, длинноволосую, с широкими скулами, широко расставленными прелестными глазами. На обороте фотостата кто-то нацарапал одну строчку шариковой ручкой. Она гласила: "Думаю, нам стоит поговорить. Томми".

11.15.

Манкузо должен был признать: в ЦРУ знали, на что тратить деньги налогоплательщиков. У ФБР было стрельбище в Куантико — этакое «старье берем». Вокруг кольцо мертвых деревьев, и целая улица, состоящая из одних фасадов, а в них столько дырок, что, когда дул легкий ветерок, просто начинался концерт. Зато у чертова ЦРУ имелся настоящий охотничий клуб. Целое стрельбище с ловушками и тарелками для стрельбы — вдруг на США нападет какая-нибудь утиная стая. Треклятый Уилсон в самом деле был одет как член охотничьего клуба. С иголочки! Манкузо чувствовал себя глуповато, стоя на линии для стрельбы по тарелкам, в своем старом мешковатом костюме, купленном в дешевом универмаге «У Сирса».

Уилсон сделал всего один выстрел, и глиняная мишень рассыпалась.

— Ты шикарный убийца, Уилсон,— сказал Манкузо.— Я всегда это знал.

Уилсон даже не обернулся. Потом крикнул:

— Стреляю!

И еще один глиняный голубь тут же взлетел. Он выстрелил и разбил его также вдребезги.

Потом Уилсон повесил ружье на плечо и отошел назад.

— Теперь твоя очередь!

Манкузо вставил патрон в левый ствол двустволки.

— Так как же ты это делаешь?

Уилсон даже шею вытянул, чтобы посмотреть.

— Стреляю! — закричал Манкузо.

Но мишень взлетела так быстро, что он промахнулся по крайней мере на шесть футов, а отдача ружья едва не заставила его потерять равновесие.

— Нечто вроде этого я и ожидал,— произнес Уилсон.

— Я навестил твоего друга Петерсена. Вчера вечером,— заметил Манкузо, когда они поменялись местами.

— Неужели? А где?

— В городском морге Балтимора.

— Стреляю! — крикнул Уилсон.

Голубок взлетел, он выстрелил, и тот шлепнулся в грязь. Уилсон выбросил стреляную гильзу и шагнул назад.

— Кто его сделал? — спросил он.

— Местная группа захвата.— Манкузо загнал патрон в ствол.— Он стал прахом. Стреляю!

Он выстрелил, но глиняный голубь как ни в чем не бывало летел, описывая широкую дугу, и упал незадетый в конце леса.

— Дерьмо! — выругался Манкузо.

— Подлюга он был, вот и все.— Уилсон занял позицию для стрельбы.

— Что верно, то верно.

— Так и должен был кончить. Стреляю!

На сей раз взлетели два голубя. Уилсон выстрелил дважды, и обе мишени упали в красную грязь. Он встал рядом с Манкузо.

— Петерсен хорошо стрелял? — спросил Манкузо.

— Блестяще.

— Лучше тебя?

— Никто не стреляет лучше парня, который убивает, чтобы жить.

Манкузо загнал по патрону в каждый ствол ружья и вышел на линию стрельбы. Он крикнул: "Стреляю!" Выстрелил дважды и дважды промазал.

— Дерьмово же ты стреляешь,— сказал Уилсон.

— Я мыслитель, а не боевик.— И Манкузо выбросил стреляные гильзы.

Подобное заявление заставило Уилсона расхохотаться. Но когда он встал в позицию, Манкузо заметил:

— Так кто же навел местную полицию?

— Я-то думал, мыслитель вроде тебя все ответы сам знает.