Кумир

Она вспомнила их ночи при свете свечи, когда луна уже покинула небосвод, а он все рассказывал ей своим мягким проникновенным голосом повесть собственной жизни. С самого начала, с рождения. Незаконный сын кухарки и управляющего, он появился на свет в саманной хижине на одной из сомосовских ферм в 1935 году. То есть через год после убийства Сандино. Фонсеке на роду было написано стать сельскохозяйственным рабочим. Но когда ему исполнилось пятнадцать, мать послала его учиться в среднюю школу в Матагальпу, которая называлась Институте Насиональ дель Норте — Северный Национальный институт. Легенда о Сандино жила среди людей в тех местах. И Фонсека тоже поверил в этот образ: маленький человек в чересчур большой (галлонов на десять) шляпе. Отец Сопротивления — Эль Падре де ла Ресистенсиа. И святой. В школе Фонсека встретил Томаса Борхе и Сильвио Майорхе. Марксизму он учился у двадцатидвухлетнего Хосе Рамона Гиттереса. Последний изучал социализм в Гватемале. Все вместе они основали революционную студенческую газету.

Салли сидела на полу на одеяле, подобрав под себя ноги. И чем больше слушала, тем больше раздумывала о своей комфортной жизни в Мемфисе. Сперва детский сад, потом колледж — вся жизнь спокойно вела ее наверх. Пока она не встретила Фонсеку, Салли считала себя борцом с буржуазными предрассудками, этаким бунтарем. В самом деле: бросить изучение экономики ради того, чтобы стать медсестрой. Предпочесть университету, ученой степени — Корпус мира. Санта-Амелию — билету домой. Но, вслушиваясь в повесть его борьбы, она осознала: все, что у нее было, было ей дано кем-то. Все ее планы — кто-то строил за нее.

Когда она училась в четвертом классе и была младшим скаутом, Фонсека поступил в Независимый университет в Леоне. Шел 1956 год. Там он вновь встретился с Борхе и Майорхе. Издавал студенческую газету "Эль университарио", бичевал правительство. После убийства Сомосы троих друзей среди сотен других левых студентов арестовали. Фонсеку избивали бейсбольными битами, его обмотали веревкой и стягивали до тех пор, пока он не потерял сознание.

Он рассказывал об этом спокойно, без всякой жалости к самому себе. При мерцающем свете свечи Салли могла разглядеть рубцы былых ран на гладкой коже его рук. Его столько раз брали и столько раз били, что он заключил джентльменское соглашение с болью. Он не мог не считаться с ней. Но и она не имела власти над его душой.

Боль. Били и допрашивали, допрашивали и били. Без конца целый месяц. Потом его выпустили, а социалистическое подполье оплатило ему дорогу в Москву, где он учился в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы и писал свою книгу.

Следующим откровением явилась Куба.

Фонсека поехал туда в 1959 году, как раз когда Кастро сверг Батисту. Богачи бежали. Большинство ни с чем, в одной одежде. Кастро закрыл отели, которыми владели янки, прихлопнул казино, снес бордели. Везде развевались флаги 26 июля. В президентском дворце Кастро и Че и вооруженные мужчины в форме защитного цвета смеялись, пили червезу, спорили о будущем своей родины. История ленинской революции, которую в Москве изучал Фонсека, вдруг ожила в лицах. А его самого превознесли до небес. В 1960 году в Гондурасе он снова встретил Борхе и Майорхе. И сформировал Сандинистский фронт национального освобождения. Именно СФНО спустя двадцать лет катапультировал последнего Сомосу из его кресла.

А пока Салли слушала и благоговела. Получая информацию из первых рук, она начинала понимать: то, что американские газеты называли "грабеж", "угон самолетов", могло являться эпическим подвигом. Ее собственные идеалы от этого обесценивалась. И себя она ощущала глупой и наивной.

Та неделя с Фонсекой стала для нее точкой отсчета всей последующей ее жизни. Салли увидела в истинном свете и Корпус мира, и хнычущих друзей либералов: все обман, все притворство. Фонсека стал ее любовником. Фонсека воодушевил ее.

Когда Фонсека обедал с Салли в доме Кристины Браун в Кабо-Грасиас-а-Диас, он был уже в бегах от полиции трех стран. Он еще долечивал кровоточащие раны — последствия допроса с пристрастием в костариканской тюрьме. А ночью он лежал голый на полу, на матрасе, и читал при свече, пока Салли разминала ему узкие бедра, растирала их маслом. Иногда читал вслух из написанного им самим. Как ей нравилось это, особенно его стихи. Он писал не на классическом испанском, которому обучают в университетах, но на потрясающем сельском диалекте, богатом сленгом и живыми метафорами. Одну из его поэм Салли старательно перевела на английский. Только кусочек остался в памяти, спустя столько-то лет.

Когда же целительное масло теплом растеклось по его телу, когда замерла на ночь гавань, когда под высокими звездами смолкли смех и гитара, а свеча совсем оплыла и превратилась в черный огрызок, и только лунный свет лился сквозь незастекленное окно,— вот тогда… Он положил ее на бок, и тоже растер ее бедра целительным маслом, и вошел в ее плоть. Она не чувствовала тяжести мужчины, это было словно любить во сне. Или на расстоянии. Миллионы миль отрезали ее от Мемфиса и Америки, чужим и далеким казалось ей все, что было до того в ее жизни. Ей было двадцать тогда. Она страстно любила его…

Самолет карабкался в небо Майами. Салли сидела в кресле, чувствуя, будто сила земного притяжения давит и гнетет ее. Салли поднялась, сбросила привязной ремень: она не сдастся. Жестокий и могущественный Вашингтон ее не сломит.

7.10.

Лу Бендер быстро нашел в "Балтимор сан" искомое сообщение. Заголовок в две колонки на первой же странице:

ТРИ СМЕРТИ В ОГНЕННОЙ ВСПЫШКЕ.

ВЫСТРЕЛЫ ПРОЗВУЧАЛИ НА САУТ-САЙД.

Типичная полицейская история о том, как группа захвата вышла на одного подозрительного мужчину и попала в переделку. Лу изучил статью досконально. Возникло предположение, что это известный террорист. Опознать его, однако, не удалось, так как взрыв испепелил тело и одежду. Полиция занята поисками останков, дабы установить его личность. В статье приводились слова присутствовавшего там офицера: "Мы его не опознали. Может, никогда и не опознаем".

Адмирал Уильям Раух сидел у себя дома за столом и завтракал. В руках он держал тот же полицейский отчет, когда зазвонил телефон спецсвязи.

— Твоих рук дело? — спросил Бендер.

— Не важно. Я не отдавал никаких распоряжений. Но сработало! Делу конец.

— Что сработало?! У нас нет ничего, кроме трупа. И только мы с тобой знаем, кто это. А как, черт возьми, сообщить об этом?

— Ладно, ладно, — сказал Раух, все еще хорохорясь.— Я допускаю, что мы тоже небезупречны.

— Черт бы тебя подрал, — сказал Бендер, его гнев шел по возрастающей. — Мы упустили шанс связать его с убийством Мартинеса, показать Ортеге фигу и покончить с фэбээровским расследованием.

— Лу, я с этим управлюсь.

— Как?

— Положись на меня. Через денек-другой мы сперва намекнем, что нам все известно. Потом проведем баллистическую экспертизу оружия.

— Какого оружия?

— Винтовки, из которой стреляли в Мартинеса.

— А если была другая?

— Ну… тогда у нас есть заключение дантиста.

— Как, черт возьми, оно свяжет его с убийством?

— Лу, пожалуйста. Успокойся. Все будет улажено.