Президент от мафии

В следующую секунду другой монстр атаковал его. Акула медленно перевернулась на спину и, мотнув головой, вырвала полплеча. Осатаневшие от запаха крови хищницы налегли на угощение; в свете прожекторов мелькали плавники и матово поблескивали страшные зубы.

– Вот это наживка, – пробормотал Мики, завороженно наблюдавший за кровавым пиршеством.

Неожиданно Котенка Боно начало тошнить; он перегнулся через поручни и метнул за борт полпакетика конфет «M&M's» и две плитки ореховых леденцов, которые съел в самолете.

Акулы разгулялись на славу. Не прошло и минуты, как от Уоррена Сакса осталась лишь половина. У Пола недоставало ноги и правой руки вместе с плечом.

– Надо что-то оставить, – сказал Мики. – Уходим отсюда.

Котенок Боно, рубашка которого была испачкана орехово-шоколадной массой, дернул дроссель, и катер с глухим рокотом двинулся прочь от хищной стаи. За ним в кильватерной струе обмотанные веревками обезображенные торсы исполняли зловещий танец смерти.

Когда до берега оставалось метров двадцать, веревки отрезали. Троица молча наблюдала, пока трупы прибьет к берегу.

Затем они полили катер водой из шланга, поставили его к причалу и вернулись на аэродром.

– Все в порядке? – спросил Мило.

– Хотели порыбачить, да наживку потеряли, – ответил Мики.

А несколько минут спустя они уже сидели в самолете, который держал курс на Нью-Джерси.

На все про все ушло меньше часа.

Глава 4

Тени

Райан стоял на улице у входа в Сенчери-Сити; его била дрожь. Проведя пятьдесят минут у психотерапевта, он чувствовал себя совершенной развалиной.

Через десять минут на своем «Карман Гиа» с открытым верхом подкатила Элизабет и просигналила ему. Райан быстро пересек залитый солнцем тротуар и сел в машину.

Элизабет уже лет десять служила у него секретаршей. Она всегда хорошо справлялась со своими обязанностями, и у нее было чувство юмора. Когда-то Элизабет, должно быть, была весьма привлекательной женщиной, но собственная внешность давно перестала интересовать ее. Свои длинные каштановые волосы она при помощи какого-то нелепого шнурка забирала в хвостик и носила мешковатые, лишенные всякого стиля платья. Ей было сорок с лишним, с мужем она давно развелась, детей у нее не было. Последнее время отношения между ними претерпели заметные изменения – не то чтобы они стали более дружны, просто изменилась субординация. Она чувствовала его слабость и начала пользоваться этим. Он терял контроль.

На Пико она повернула и выехала на 405-ю автостраду.

– Элизабет, я же говорил тебе, что терпеть не могу скоростные автострады. Поезжай через Калвер-Сити, договорились?

– Райан, это все вздор. Тысячи людей каждый день пользуются автострадами. Моя мать собирается приехать ко мне на ужин, а у меня еще пропасть дел. Если я поеду по улицам, то никогда не доберусь до дома.

До самой Санта-Моники они ехали по 405-й. Райан всю дорогу сидел, судорожно вцепившись в ручку дверцы, тщетно пытаясь совладать с нахлынувшим на него паническим страхом. Он не мог объяснить себе этого, но с некоторых пор автострады пугали его. Уже два месяца он не садился за руль. Стоило ему сесть в свой «мерседес» и включить зажигание, его охватывал ужас, от которого кровь стыла в жилах.

Еще год назад он был в состоянии не просто держать себя в руках, но и вести дела, поддерживать нужные знакомства и так далее и так далее… Он получал премии писательской гильдии, у него даже были две «Эмми». От прессы не было отбоя.

А потом погиб Мэтт, и все пошло наперекосяк.

С автострады Санта-Моники они переехали на Прибрежное шоссе. Подростком он занимался в этих местах серфингом, исколесил все побережье на своем «фольксвагене» с откидным верхом.

Он играл универсального принимающего за сборную Стэнфордского университета. На профессионала он не тянул, не хватало роста – тем не менее, благодаря футболу и внешности пляжного повесы он был общим любимцем в студенческой среде. Еще учась в выпускном классе школы, он выиграл литературную олимпиаду. Вместо того чтобы – как советовал отец – устроиться на спокойную работу в один из принадлежавших тому ресторанов, он попробовал писать сценарии для телевидения.

Через два года он продал свой первый сценарий и переехал в небольшой офис на студии «Юниверсал». Он прославился тем, что пек сценарии как блины. Он сколотил достаточное состояние, что позволило ему сделать предложение Линде, за которой он ухаживал еще будучи студентом. Она была обольстительна и у нее были светлые волосы, он был привлекателен и популярен – потребовался не один год совместной жизни, чтобы они поняли, что любят не столько друг друга, сколько ту идеальную пару, какой они казались в глазах окружающих. Некоторое время оба мирились с тем, что представляли собой лишь половинки чужих фантазий. Однако завести общих знакомых было недостаточно, чтобы сохранить семью. После гибели Мэтта семейная жизнь в глазах Райана утратила всякий смысл.

Они оставили за спиной Санта-Монику. Элизабет ничего не спросила об его фиаско на Эн-би-си. Должно быть, ей все было известно. Скорее всего, тамошние секретарши уже разнесли эту весть, и теперь она распространялась со скоростью лесного пожара – после нее от его репутации оставались лишь дымящиеся головешки, а впереди, точно обезумевшие от огня животные, неслись сплетни и лживые домыслы. В шоу-бизнесе неудачи прилипают к человеку подобно мокрому белью.

– Ты ничего не спросила о просмотре, – произнес Райан, чтобы отвлечь мысли от нависшего справа красного пикапа, за рулем которого сидел похожий физиономией на ящик пива огромный верзила; из окна торчала ручища с бицепсами, напоминавшими поделки из бивней африканских слонов.

– Я слышала, что ты угрожал вышибить из Марти Ланье мозги и что обозвал его еврейским педиком.

– Я не называл его еврейским педиком. – У Райана тошнотворно засосало под ложечкой.

– Так говорят. Что-то там из-за места для съемок.

– Ты должна всем позвонить. Сказать, что это неправда.

– Я уже пыталась. Но ты же сам знаешь, Райан – подобные вещи живут своей собственной жизнью.

Через полчаса они подъехали к его кондоминиуму – к северу от Малибу. Это был жилой комплекс в испанском колониальном стиле – с арочными дверьми и дорожками, выложенными красной керамической плиткой. Райан вышел из машины, и Элизабет, торопясь домой, сразу уехала.

Кондоминиум, в котором жил Райан, стоял на Брод-Бич среди песчаных дюн. Интерьеры отражали скорее вкусовые пристрастия Линды, нежели его. Всюду стояли заваленные каким-то хламом кресла, обитые французской набивной тканью с цветочным рисунком. Линда осталась в их большом доме в Бэль-Эйр, а он – здесь. Он предпочитал жить на берегу. Ему было невыносимо оставаться в том доме, в Бэль-Эйр – там, в холле наверху, до сих пор висели забранные в старинные рамки фотографии, с которых на него взирали они трое, еще до смерти Мэтта. О чем они думали… когда улыбались, стоя у подъемника на горнолыжном курорте… или на фоне «Линды», его пятидесятифутовой яхты, названной в честь бывшей жены? Ему казалось, что на этих снимках запечатлены трое чужих, незнакомых людей. И он сбежал из этого дома с его забранными в рамки осколками прошлого и уединился здесь, на берегу.

Увидев, что лампочка индикатора на автоответчике мигает, он нажал кнопку воспроизведения.

Сначала он услышал свой собственный – измученный, безжизненный – голос: «Привет, это Райан. Оставьте свое сообщение после звукового сигнала».

Гудок.

«Райан, это Джерри. Что, черт возьми, произошло на Эн-би-си? Мне уже шесть раз звонили. Позвони мне. Я ни хрена не понимаю в этом дерьме».

Его агент. Превосходно! Других сообщений не было. Как будто его уже ссадили с голливудского автобуса.

Почему так происходит?

Райан посмотрел в окно… На океанский берег, вспениваясь белыми барашками, набегали зеленоватые волны. Он рассеянно взял пульт дистанционного управления и включил телевизор.