Президент от мафии

Похороны были назначены на шесть часов. Для отпевания Мики выбрал католический собор в готическом стиле в центре Трентона. Он остановил свой выбор на этой церкви, во-первых, из-за ее величины, а во-вторых, из-за того, что там имелся защищенный боковой вход, что мешало камерам наблюдения отдела по борьбе с организованной преступностью как следует заснять людей в трауре.

В пять часов вечера звуки органа начали панихиду по Джозефу. Длиннофокусные фотоаппараты засверкали линзами в седанах федеральных агентов. Коротко стриженные мужчины с ничего не выражающими лицами наблюдали за происходящим, даже не пытаясь скрыть свое присутствие.

Церковь была полна. Приехавшие позднее молча стояли в задних рядах. Многие из скорбящих крестились и благодарили Господа, что Джозеф Ало на самом деле лежит теперь в ящике.

Мики обратился к ним с резной кафедры. Свет, отражаясь от фигуры Христа на кресте, лился кровавой рекой на пол перед ним.

Мики говорил о чувстве потери, которое испытывает сын, когда умирает отец, о чистой любви к кровным родственникам. Он высоко оценил то, как отец руководил его поступками. Он говорил, что его жизнь была бы пустой, если бы его отец не объяснил ему ее противоречия, не научил бороться с ее язвами. Это была волнующая речь, и она бы еще больше согрела сердца, если бы Люсинда не стояла достаточно близко и не видела выражения глаз брата. Они светились возбуждением. Мики Ало наконец получил власть, а те, кто думает, что смогут отобрать у него его вотчину, будут наблюдать за парадом с небес.

Гроб с телом Джозефа Ало опустили в землю, когда солнце садилось. Потом все вернулись в имение Ало, где над теннисным кортом натянули тент. Место отапливалось специальными обогревателями. Оркестр играл мирные мелодии Сицилии. Пенни и Люсинда держались поближе к краю, чувствуя себя совершенно не к месту на этом сборище.

Вдова поднялась к себе в девять, оставив дочь одну. Спустя минуту Люсинда снова очутилась лицом к лицу с братом. На этом раз Мики улыбался ей.

– Привет, – сказал он.

– Привет.

Мики взял Люсинду за руку и вывел ее на улицу, потом они обошли угол дома. Дети Джозефа Ало стояли и слушали музыку и смех, доносившиеся из-под тента.

– Твоя речь о папе была на самом деле очень милой.

– Спасибо. С нами все в порядке? – Мики осторожно посмотрел на сестру. – То, что я тогда сказал… я не хотел этого. Я просто был расстроен из-за папы. Ты можешь это понять?

– Да, – ответила Люсинда, осознавая, что теперь она отчаянно боится собственного брата и тщательно выбирает слова, а не говорит от души, и что ей хочется убежать от него.

Мики потянулся к ней, обнял, но его глаза оставались холодными и пустыми.

– Мы одна команда, – сказал он. – Я никому не позволю причинить тебе боль. Я не сделаю ничего, что могло бы принести тебе несчастье. – Он поцеловал ее в щеку. – Я должен вернуться. Мы поговорим, когда все разъедутся, – бросил Мики уходя.

Люсинда посмотрела ему вслед, потом опустила глаза. У своих ног она увидела полинявший деревянный крест. Она сделала его в семь лет. Тогда девочка встала на колени в ванной комнате и со слезами скрепила гвоздем деревянные планки. Материнским лаком для ногтей она написала на кресте имя. Поздно ночью малышка выбралась из дома и вбила крест в землю при помощи камня. Она попросила Господа принять душу погибшей собаки. Маленькая Люсинда пообещала себе, что никогда не забудет счастливую мордочку щенка.

Голос ее брата звучал у нее в ушах… Я не сделаю ничего, что могло бы принести тебе несчастье. Но он смеялся, когда его собаку застрелили. Почему-то Мики находил это смешным.

Люсинда снова посмотрела вниз на испорченный непогодой крест и поняла, что все его слова были ложью.

– А как же Рекс? – наконец прошептала она.

Глава 34

Крик

Каз отлично умел орать. Все начинали с одного и того же – «Я знаю свои права», «Я позвоню своему адвокату», вам оставалось только сделать так, чтобы бандиты попали под действие закона фекального тяготения.

– Дерьмо течет вниз с холма, – обычно орал Каз на испуганных преступников, которые в Вегасе пытались выстоять перед его элитным подразделением борцов с мафией.

Обычно ему удавалось уговорить их. Он убеждал их, что у них больше шансов перед лицом окружного прокурора, чем у их придурков-дружков. Разумеется, большинство из них не обладали большим умом.

Брентон Спенсер должен быть намного круче, но вся штука с людьми, вовлеченными в преступный сговор, состояла в том, что они изначально уверены в том, что их поймают. Это становится навязчивой идеей. Большинство среди них подводило собственное воображение. Брентон не привык к допросам, так что Казу необходимо вырвать его из привычной атмосферы, найти место, где телеведущий почувствует себя некомфортно, и убедить его в том, что он замешан в федеральном преступлении.

Предыдущий день Каз полностью посвятил подготовке к схватке. Он позвонил приятелю из офиса федерального обвинителя и объяснил, что ему нужно. Самым подходящим из всего, что им удалось найти, оказалось преступление, упомянутое в законодательном акте 348.7 Федерального закона о выборах, касающееся подмены голосовательных урн и нелегальной регистрации избирателей. Каз «переработал» закон, подбирая нужные параграфы и добавив абзац, говоривший, что любой человек, попытавшийся оказать влияние на результат национальных выборов, может быть обвинен в должностном преступлении, нарушении политического процесса и нарушении федерального закона о выборах. Потом сделал ксерокопию документа, чтобы он выглядел целым и имел официальный вид. Когда он поднялся на лифте на этаж компании Ю-би-си и вошел в «Обод», в кармане у него лежал этот маленький шедевр для развязывания языка.

Первым делом его поразило то, что просто прорва молодых людей неслась вокруг него в разных направлениях без всякой видимой цели. Каз схватил за рукав парня, пролетавшего мимо.

– Я ищу Брентона Спенсера, – сказал он.

– О Господи, – вздохнул молодой человек и убежал.

Каз очень быстро понял, что перед ним не сборище переросших яппи, а комната, полная впавших в панику людей. Он заметил толпу у двери в офис и локтями проложил себе дорогу среди сотрудников. Каз увидел лысого человека лет тридцати, склонившегося над телом Брентона Спенсера, лежавшего без сознания на белом ковре. Стив Израел прижался ухом к груди Спенсера, пытаясь услышать сердцебиение. Каза оттолкнули подошедшие позже и жаждущие получше все разглядеть.

– Все в порядке, – заявил Каз, – я врач.

Его немедленно пропустили, и он подошел к лежащему ведущему.

– Кто-нибудь вызвал «скорую»?

– Три минуты назад, – ответил Израел.

– Что произошло?

– Он мучился ужасными головными болями. Спенсер вышел из студии, направился в свой кабинет. Когда я пришел к нему, он уже лежал так.

– Ладно, дайте мне немного места…

Каз немало хлебнул, как во время корейской войны, так и во время пары перестрелок в ФБР. Он начал с того, что проверил основные жизненные показания. Сердце у Брентона билось слабо и неровно, дыхание было хриплым и поверхностным. Каз открыл ему рот, вытащил завалившийся язык, освобождая горло. Большими пальцами он приоткрыл Спенсеру глаза. Правый выглядел нормально, но левый зрачок расплылся до размеров дула пистолета небольшого калибра.

– Кровоизлияние в мозг. Возьмите телефон и сообщите «скорой», чтобы они созвонились с больницей и предупредили, что им понадобится «головорез» с перчаткой принимающего. Этот парень в критическом состоянии.

Спустя несколько минут появилась бригада «скорой помощи». Каз помог им поднять Спенсера на каталку и погрузить в машину. Они попытались избавиться от Каза, но тот сунул им в нос свое просроченное удостоверение агента ФБР.

– ФБР, – заявил он. – Этот мужик – свидетель по делу об убийстве. Я еду с вами. – Он не хотел выпускать Брентона Спенсера из вида.

«Скорая» рванулась с тротуара и понеслась через город, разгоняя машины воем сирены.