Проект «Вальхалла»

Они подъехали к дому фрау Вебер. Хорст затормозил. Кристиан не узнавал его. Куда девались веселость, легкость, постоянная улыбка, какие у него усталые больные глаза.

— Ты не можешь себе представить, сколько людей симпатизирует таким вот, как Байер. За статью о неонацистской группе меня разве что не назвали «предателем нации» и «осквернителем собственного гнезда», как любил говорить Геббельс. Каждый день я вынимаю из почтового ящика несколько писем с оскорблениями и выбрасываю поскорее, чтобы случайно не прочитала жена. Узнали номер моего телефона и грозят разнести мне башку, повесить и сжечь, вместе с моими друзьями-коммунистами.

Кристиан не верил своим ушам.

— Они думали испугать меня, — журналист усмехнулся. Правда, усмешка получилась какая-то невеселая.— Но я не собираюсь отступать. Я решил опубликовать статью, которую готовил очень долго. Она будет сильным ударом по ультраправым. Для полноты картины мне не хватало Байера. Ты слышал все, что он говорил. Мюнхенской полиции ничего не стоило бы привлечь Байера к уголовной ответственности хотя бы за нарушение закона, запрещающего хранение взрывчатых веществ. В центральной картотеке федеральной полиции наверняка можно найти следы прежней деятельности Байера: подделка документов, нападение на помещение Германской коммунистической партии в Бонне. Но полиция и суд усердствуют лишь в отношении левых.

— Ну ничего, я сам все, что надо, выяснил, — закончил журналист, — рукопись уже сдана и появится в субботнем номере. Кстати, вот копия. — Он вытащил из кармана сложенные листки бумаги. — Будет время, полистай, а я поеду: надо дописать сегодняшние впечатления.

Кристиан вылез из машины, держа в руках статью. Журналист протянул ему руку из окна автомобиля.

— До завтра. — Он подмигнул Редлиху и вдруг хлопнул себя по лбу: — Пожалуйста, позвони моей жене, скажи, что сейчас приеду, а то она беспокоится.

В дверях показался улыбающийся прокурор. Увидев Вентури, он помахал рукой комиссару:

— Как дела, Марио? — и, не дожидаясь ответа, вышел из приемной.

Вентури проводил его глазами и вошел в кабинет начальника туринской полиции. Начальник принял его сухо.

— Что у вас, комиссар?

Вентури выложил перед ним несколько листков из папки. Коротко взглянув на комиссара поверх очков, начальник принялся их изучать. Он читал листок за листком, аккуратно откладывая их в сторону. Закончив, откинулся в кресле.

— Мне нужен ордер на обыск в доме прокурора, — спокойно сказал Вентури. — Я считаю его соучастником убийства собственного заместителя.

— Нет, господин Уорнер, сегодня мы не сможем увидеться, — вежливо отказался профессор Симидзу.

— Почему? — недовольно спросил Поль Уорнер.

— Сегодня буцумэцунити.

— Что-что? — не расслышал Уорнер.

— Самый несчастливый день по шестидневному календарю. День смерти Будды, В такой день не стоит заниматься важными делами.

— Вот уж не подумал бы никогда, что вы так суеверны, — заметил Уорнер. — Тогда перенесем беседу на завтра.

— С удовольствием.

Симидзу повесил трубку.

Уорнер заглянул в соседнюю комнату, где, задрав ноги на стол, просматривал свежие журналы его сотрудник, создавший себе репутацию большого знатока Японии.

— Слушай-ка, ты не знаешь, что это за слово, «буцумэцу»..?

Сотрудник поспешно снял ноги со стола.

— Конечно, шеф. По буддийскому календарю есть свои счастливые и несчастливые дни. «Буцумэцунити» считается очень несчастливым, «тайан» — наоборот. В день «сэмбу» не рекомендуется начинать дела, день «сэнсё», напротив, благоприятный для дел, хотя его считают счастливым до обеда, но несчастливым после обеда.

Уорнер изобразил на лице гримасу, показывающую, что он до смерти сыт этими японцами. Но, выходя, заметил сотруднику:

— Вы все же как-нибудь учитывайте эти дни, когда готовите встречи с японцами. Раз уж они такие суеверные. И ставьте меня в известность.

После предыдущей встречи с Симидзу Поль Уорнер отправил подробное донесение Джексону:

«Ваши предположения подтвердились. Между праворадикальными группами в Западной Германии и аналогичными организациями в Японии существуют прочные связи, — писал он. — Нынешние радикалы унаследовали их от антикоминтерновского пакта. После войны сюда перебрались некоторые бывшие нацисты, спасавшиеся после поражения Гитлера. Вероятно, они с самого начала помышляли о возобновлении прежних отношений, теперь, конечно, на совсем ином уровне.

В настоящее время происходит оживленный обмен визитами. За время моего пребывания в Токио мне удалось установить по крайней мере три случая, когда представители местных праворадикальных групп ездили в Европу для встреч с лидерами «коричневого фронта», и дважды нам удалось проконтролировать переговоры с гостями из ФРГ здесь, в Киото и Нагоя».

Уорнер не написал, что он организовал прослушивание телефонных разговоров интересовавших его лиц.

Внимательно изучая записи телефонных разговоров, Уорнер установил дни приезда эмиссаров из Западной Европы, следил за всеми их контактами в Японии.

Во время первой встречи с Уорнером японский профессор изложил свои взгляды:

— Мы, крайне правые, представляем собой реальную альтернативу для народа, уставшего от пустой болтовни, от отсутствия порядка, ясности, простоты. То, что вы, американцы, так превозносите и расхваливаете — буржуазная демократия, — несет в себе миазмы страшного духовного разложения. Огромные города вроде вашего Нью-Йорка или нашего Токио — это источник зла, это ад, приманивающий к себе все новых и новых людей, которые теряют там свою духовную сущность. Ваша демократия разрушила семью, отношения между родителями и детьми. Демократия подточила изнутри общество, которое внешне еще производит впечатление процветающего, но внутри все сгнило. И самое страшное — оно создает питательную среду для микробов коммунизма.

— Что же вы предлагаете? — спросил Уорнер. — Какова ваша позитивная программа? Крушить все умеют.

— Позитивная программа? — Симидзу на минуту замолк.

«Мой собеседник, — писал далее Уорнер в шифровке Джексону, — изложил основные цели, которые преследуют праворадикальные объединения: установление порядка в стране путем изгнания с политической сцены левых, либеральных болтунов и смутьянов, создание политического института, пользующегося более широкой поддержкой, чем партия (Симидзу пользовался термином «движение»), введение нового порядка в экономической жизни — никаких забастовок, жесткая дисциплина; безжалостное искоренение марксизма и анархизма, строгая цензура печати, радио и телевидения с целью оздоровить атмосферу в обществе.

Более конкретных формул Симидзу избегал. Он отметил только, что изложил цели движения в глобальном масштабе. В каждой, стране эти цели, естественно, конкретизируются в соответствии с местными условиями, От ответа на мой вопрос о методах прихода к власти профессор уклонился.

По сведениям, полученным из информированных источников, сейчас в Японии происходит консолидация ультраправых групп. В этом процессе Симидзу играет ключевую роль. Надо полагать, что объединение всех групп (а их в стране более пятисот) осуществляется Симидзу как представителем «коричневого фронта», который таким образом надеется иметь в своем распоряжении 125 тысяч единомышленников, организованных и готовых к действиям (у японских ультраправых на счету две попытки государственного переворота)».

— Я считаю его соучастником убийства заместителя прокурора, — повторил Вентури.

— Мотивы?

Комиссар ответил не сразу.

— Судя по пустому сейфу убитого, он, как человек здесь новый, влез в дела, которыми ему не следовало заниматься. Возможно, они затрагивали лично прокурора. Кстати, и очистить сейф могли только по его указанию. Без разрешения прокурора спецсектор не выдает дубликаты ключей.

— И какие же это дела?

Вентури молчал.