Конформист

Откинувшись на подушки, он смотрел на парижские улицы. Марчелло отметил веселость города, старого, серого и, несмотря на это, улыбающегося и чарующего, полного умной прелести, которая вместе с порывами ветра словно вливалась в окно машины. Стоявшие на перекрестках полицейские непонятно почему нравились ему: они показались Марчелло элегантными — тонконогие, в круглых жестких кепи и коротких пелеринах. Один из них подошел к машине, чтобы что-то сказать шоферу, — энергичный, бледный блондин, в зубах у него был зажат свисток, в руке — белая палка, направленная назад, чтобы остановить движение. Марчелло нравились высокие каштаны, вздымавшие ветви к сверкающим окнам старых серых фасадов, ему нравились старинные вывески магазинов с надписями, сделанными белыми буквами на коричневом или бордовом фоне, нравилась даже некрасивая форма такси и автобусов — их приземистый передок был похож на опущенную морду бегущей и обнюхивающей землю собаки. Такси, ненадолго остановившись, проехало мимо здания в неоклассическом стиле — Национального собрания, въехало на мост и на большой скорости устремилось к обелиску на площади Согласия. Итак, думал он, глядя на огромную площадь, замкнутую в глубине рядами колонн, выстроившихся, словно полки солдат на параде, это и есть столица Франции, которую надо разрушить. Теперь ему казалось, что он уже давно любит простиравшийся перед его глазами город, что он полюбил его задолго до того, как впервые попал сюда. И между тем именно восхищение величественной, изящной и радостной красотой города убеждало его в мрачной необходимости выполнить взятый на себя долг. Марчелло подумал, что, будь Париж не так красив, он, быть может, сумел бы от этого долга уклониться, сумел бы бежать, освободиться от своей судьбы. Но красота города, подобно многим отталкивающим чертам того дела, за которое он боролся, только укрепляла Марчелло во взятой на себя враждебной, негативной роли. Думая об этом, он заметил, что пытается объяснить себе самому нелепость собственного положения. Он понял, что объясняет свою ситуацию именно так потому, что других объяснений не существовало, а значит, не было возможности примириться с ней свободно и сознательно.

Такси остановилось, и Марчелло вышел у кафе, указанного Орландо. На тротуаре, как и предупредил агент, стояли столики, за которыми было полно народу, но, очутившись в кафе, он увидел, что оно пустое. Орландо сидел за столиком в углублении у окна. Увидев Марчелло, он поднялся и сделал знак, подзывая его. Марчелло подошел не спеша и сел напротив. Через оконное стекло ему были видны спины сидящих на улице в тени деревьев, а дальше — часть колонн и треугольного фронтона церкви Мадлен. Марчелло заказал кофе. Орландо подождал, пока официант отойдет, а потом сказал:

Вы, доктор, небось думаете, что они подадут вам "эспрессо", как в Италии, но это заблуждение… в Париже нет такого хорошего кофе, как у нас… увидите, какую они вам бурду принесут.

Орландо говорил обычным уважительным, добродушным, спокойным тоном. "Честная физиономия, — подумал Марчелло, разглядывая агента, пока тот со вздохом наливал себе еще немного этого скверного кофе, — физиономия фермера, издольщика, мелкого землевладельца". Он подождал, пока Орландо выпьет кофе, а затем спросил:

— Откуда вы родом, Орландо?

— Я? Из провинции под Палермо, доктор.

Марчелло, непонятно почему, всегда думал, что Орландо — уроженец Центральной Италии, Умбрии или Марке. Теперь же, приглядевшись к нему повнимательнее, понял, что его ввела в заблуждение крестьянская, коренастая фигура агента. Но в лице его не было и следа умбрийской мягкости или маркеджанского спокойствия. Да, это было честное, добродушное лицо, но в черных и как бы усталых глазах таилась женская, почти восточная серьезность, не свойственная уроженцам тех краев; не была мягкой и спокойной и улыбка широкого безгубого рта под маленьким, плохо слепленным носом. Марчелло проронил чуть слышно:

— Никогда бы не подумал…

— А вы думали, откуда я? — живо спросил Орландо.

— Из Центральной Италии.

Орландо, казалось, призадумался на мгновение, потом сказал откровенно, хотя и уважительно:

Бьюсь об заклад, что и вы, доктор, разделяете обычные предубеждения.

— Какие именно?

Предубеждения северян против Южной Италии, и в особенности против Сицилии. Вы не хотите в этом признаться, но это так. — Орландо огорченно покачал головой.

Марчелло запротестовал:

На самом деле, я вовсе об этом не думал… я считал, что вы из Центральной Италии из-за вашей внешности.

Но Орландо его больше не слушал.

Говорю вам: капля камень точит, — с пафосом произнес он, явно довольный употребленным выражением. — На улице, дома, повсюду, даже на работе, некоторые доходят до того, что ставят нам в вину даже спагетти! Я им говорю: во- первых, спагетти теперь и вы едите, и побольше нашего, а потом — до чего уж вкусна ваша полента!..

Марчелло промолчал. В глубине души ему нравилось, что Орландо говорит о вещах, не имеющих отношения к их миссии: это позволяло в разговоре на неприятную тему избежать фамильярности, которую он не переносил.

Уж как Сицилию оклеветали. Взять, например, мафию. Вы знаете, чего только не говорят о мафии, и для них всякий сицилиец — мафиози, а сами про мафию ничего не знают, — вдруг проговорил Орландо.

Марчелло заметил:

— Мафии больше не существует.

Понятно, что не существует, — поддакнул Орландо не совсем убежденно, — но, доктор, даже если бы она еще существовала, поверьте мне, это было бы лучше, несравненно лучше, чем хулиганье в Милане, мошенники в Турине — эти подлецы, эксплуататоры женщин, воришки, тиранящие слабых. Мафия, по крайней мере, была школой мужества.

Простите, Орландо, — холодно сказал Марчелло, — но вы должны объяснить мне, в чем состояла эта школа мужества.

Вопрос, казалось, смутил Орландо не столько почти бюрократической холодностью тона, сколько своей сложностью, не позволявшей ответить немедленно и исчерпывающе.

Эх, доктор, — вздохнул он, — вы задаете мне вопрос, на который нелегко ответить. На Сицилии мужество — это главное качество порядочного человека, а мафия называет себя порядочным обществом. Вы хотите, чтоб я вам рассказал, но тому, кто там не был и не видел все собственными глазами, трудно поверить. Представьте себе, доктор, какое-нибудь заведение — бар, кафе, таверну, ресторанчик, — где собралась группа вооруженных и враждебно настроенных к какому-нибудь мафиози людей… Что же он делал? Он не просил защиты у карабинеров, не бежал за подмогой, нет, он выходил из дому, одетый во все новое, свежевыбритый, и появлялся в этом заведении один, без оружия, говорил несколько нужных слов, и этого было достаточно… И что вы думаете? Все — враги, друзья, вся округа, — все не спускали с него глаз. Он это знал и знал также, что, дрогни у него взгляд, не будь его голос спокоен, а лицо безмятежно, то есть покажи он, что боится, с ним было бы покончено. Потому все его усилия были направлены на то, чтобы выдержать этот экзамен. Когда говоришь, кажется, что это просто, но надо оказаться там, чтобы понять, насколько это трудно. Вот, доктор, я привел вам пример того, что такое школа мужества мафии.

Орландо, воодушевившийся во время рассказа, теперь глядел на Марчелло холодно и с любопытством, словно говоря: "Но нам, если не ошибаюсь, следовало бы говорить не о мафии". Марчелло заметил этот взгляд и демонстративно посмотрел на часы.

А теперь поговорим и о наших делах, Орландо, — сказал он властно. — Сегодня я встречаюсь с профессором Квадри. Согласно инструкции я должен показать вам профессора, чтобы вы были уверены, что это действительно он. В этом состоит моя роль, не так ли?

— Да, доктор.

Что ж, сегодня вечером я приглашу профессора на ужин, пока не могу сказать вам куда… Позвоните мне в гостиницу вечером около семи, тогда я уже буду знать место. Что касается Квадри, давайте сразу договоримся, как я вам его покажу… ну, например, он будет первым, кому я пожму руку, войдя в кафе или ресторан… хорошо?