Страница 1 из 3
Песа Амнуэль
Тяжкое бремя абсорбции
На прошлой неделе газета «Маарив» опубликовала любопытную статистическую справку: оказывается, после того, как была введена генетическая проверка новых репатриантов по методу Штарка, доля олим-неевреев увеличилась на восемнадцать процентов. Этот парадокс поставил автора заметки в тупик.
На первый взгляд, действительно, непонятно, но в сущности совершенно предсказуемо. Просто, если раньше еврей, женатый на узбечке, оставлял своего мусульманского тестя в славном городе Ташкенте, то теперь прихватывал старика с собой. Во-первых, на всякий случай — мало ли какой тест придет в голову членам Кнессета в следующем году? А во-вторых, имея в доме мусульманина, легче находить общий язык с многочисленными представителями суверенного государства Палестина, наводнившими израильские города в поисках работы.
Да, господа, этот — генетический — парадокс легко объясним, но вы мне лучше объясните другой: почему прежде палестинцы были довольны, когда их называли палестинцами, а не арабами, а сейчас требуют, чтобы их величали не иначе как гражданами независимого государства Палестина? Это ведь длинно и неудобно!
Однако я не о том. История Яна Мирошника не имеет отношения к независимому государству Палестина, но является прямым следствием использования властями теста Штарка.
Ян Мирошник — сабра, родился в Ришон-ле-Ционе в 1992 году. Родители его репатриировались из России во время Алии-90, были законопослушными израильтянами, но им не повезло — когда сыну исполнилось семнадцать, погибли в автомобильной катастрофе. Оставшись один, Янек, имея все качества коренного жителя страны, не пал духом, и уже год спустя имел в Ришоне собственный компьютерный салон с дискотекой. В день, когда началась эта история, Яну Мирошнику исполнилось тридцать два года, и он был доволен жизнью. Жениться, правда, не успел, о чем не раз жалел впоследствии.
С почтой он получил в день рождения восемь поздравительных открыток, счет за телефон и официальное письмо на бланке министерства внутренних дел. Письмо гласило: «Уважаемый Ян Мирошник, тест Штарка показал полное отсутствие в твоей крови генов, характеризующих еврейское происхождение. Как показало расследование, твой отец был по национальности русским, а мать — украинкой. Еврейские метрики твоей матери, хранящиеся в архиве министерства, оказались подделкой. В связи с изложенным, ты не можешь быть признан евреем, твое израильское гражданство аннулируется с 21 марта 2024 года, и тебе надлежит покинуть территорию государства Израиль в течение 48 часов.»
Хороший подарок ко дню рождения!
— Расисты и нацисты! — круто выразился Ян на чистом иврите, поскольку другого языка не знал отродясь. Русскому его родители не обучили, а английским он не пользовался принципиально.
— Пожалуйся в БАГАЦ, — посоветовали друзья, пришедшие вечером выпить за здоровье именинника славного вина «Кармель». Совет был пустой, как голова члена Кнессета, — на кого должен был жаловаться Ян? На умерших родителей, которые рванули в Израиль, прикупив метрики? На МИД девяностых, не разглядевший подделки? Или на формулировку Закона о возвращении, принятую в 2020 году после изобретения теста Штарка?
Утром, когда Ян еще лежал в постели, соображая, что делать — то ли выпить, то ли срочно продавать дело, то ли вовсе повеситься, — раздался звонок в дверь. Ян поплелся открывать и увидел сразу двух посетителей — миловидную девушку, представившуюся репортером из «Га-арец», и здорового бугая из министерства внутренних дел, пришедшего проверить, как протекает у Яна Мирошника процесс репатриации на историческую родину.
— Пиши, — сказал Ян корреспондентке, — вот он (кивок в сторону бугая) напомнил мне о том, что я на самом деле уезжаю домой. В Россию. Я всегда чувствовал, что Израиль мне не родной. Одни кабланы и банки сколько крови попортили. Теперь я понял: это во мне говорил голос предков.
В конце беседы он уже действительно так думал.
Визит в банк лишний раз убедил Яна в том, что Израиль есть тюрьма народов. Долги, которые на нем висели, оказались велики, как плохо сшитый костюм. И так же, как из плохого костюма, вылезти из долговой ямы оказалось трудно. К вечеру, когда Ян получил наконец, бумагу о том, что он не является должником, бывший сабра ощущал себя нудистом на тель-авивском пляже. Нет, одежда была все еще на нем, но это было, пожалуй, единственное, что у него осталось после того, как в уплату долгов банк описал даже центр здоровья фирмы «Аминах», доставшийся Яну еще от родителей.
Короче говоря, когда истекли отпущенные 48 часов, и ракетоплан компании «Эль-Аль» увез Яна к новой счастливой жизни на исторической родине, в кармане нового репатрианта было 55 шекелей, что составляло по тогдашнему курсу всего 3 миллиона 360 тысяч рублей — деньги, достаточные, чтобы взять такси от ракетного блока Шереметьева до гостиницы «Колос», где российское министерство абсорбции поселяло новых репатриантов из стран ближнего и дальнего зарубежья.
Глядя из стратосферы на протекавшие под ракетопланом пейзажи, Ян Мирошник с надеждой думал о том, что начнет, наконец, жизнь, о которой давно втайне мечтал, даже самому себе в мыслях не признаваясь, как хочется ему кататься зимой по снегу, а летом отдыхать в Ялте, вместо того, чтобы зимой искать ошметки снега на вершине Хермона, а летом изнывать от зноя на пляжах Эйлата. Он оглядывался вокруг, желая поделиться с кем-нибудь возвышенными мыслями о возвращении к истокам, но его окружали привычные с детства израильские лица, готовые в любой момент бросить ему пресловутое «русский, убирайся в свою Россию!»
«Как только осмотрюсь и сниму квартиру на Тверской, — думал Ян, — сразу же запишусь в ульпан и начну изучать русский. Думаю, полгода хватит. А то можно иначе — устроиться на работу в какую-нибудь престижную фирму по маркетингу или в компьютерный салон — я ведь знаком с последними моделями IBM, трудностей не предвидится.»
Трудностей, действительно, не оказалось. В Шереметьево, едва войдя в длинный и темный зал ожидания, Ян услышал из динамиков свою фамилию и отправился в указанную ему комнату. Здесь его встретил представитель министерства абсорбции и записал все паспортные и энцефалографические данные.
— Это замечательно, — сказал представитель, вручая Яну удостоверение нового репатрианта, — это великолепно, что русский человек возвращается на историческую родину.
Поскольку говорил представитель по-русски, то Ян понял только то, что министерство дает ему на обзаведение 66 миллионов новых рублей. Именно эта сумма была проставлена на чеке, который Ян держал в руке, покидая здание аэропорта.
Для справки скажу — однокомнатная квартира в Бирюлево в 2024 году стоила на съем от 50 до 70 миллионов в месяц. А жить на что?
В ульпане, или, как это здесь называлось, в классе родного языка, вместе с Яном обучались еще семнадцать новых репатриантов: трое прибыли из Азербайджана, пятеро из Казахстана, шестеро из Эстонии, двое из Молдавии, а один аж из самих Соединенных Штатов. На этого последнего смотрели как на идиота, каковым он, как впоследствии оказалось, и был в действительности.
Родной язык давался Яну с трудом. Он никак не мог, например, понять, за каким чертом нужно говорить «вы» собеседнику, который вовсе не был группой товарищей. Или — зачем у одного глагола несколько прошедших времен: шел, например, ходил, пришел, приходил и Бог знает еще что…
Но зато после класса родного языка какое было удовольствие гулять по Москве и заглядываться на витрины магазинов, в которых стояло все то, чего нельзя было купить внутри. Такой метод торговли сначала приводил Яна в недоумение, но потом он понял его новизну и привлекательность. Если он видел на витрине японскую видеоаппаратуру, то знал теперь, что магазин, скорее всего, торгует импортными сырами. Ассоциативный метод очень развивал фантазию.