Страница 92 из 114
Сходные эпизоды мы находим в истории крестовых походов, конфликтов между жителями тихоокеанских островов и многих других групп. Я, как легко можно заметить, не говорю, что вслед за сокрушительным поражением в войне всегда следовало массовое убийство побежденного народа вне зависимости от пола. Тем не менее именно такой исход, или же более мягкие его разновидности, такие как убийство мужчин в сочетании с порабощением женщин, случались настолько часто, что их нельзя считать явлением, представляющим редкое отклонение от человеческой природы. С 1950 года произошло почти двадцать случаев геноцида, в числе которых два, насчитывавших более миллиона жертв каждый (в Бангладеш в 1971 году и в Камбодже в конце 1970-х) и еще четыре, в которых было более сотни тысяч жертв (Судан и Индонезия в 1960-е, Бурунди и Уганда в 1970-е годы).
Таким образом, геноцид уже миллионы лет является частью наследия человечества, а начало свое он берет в эпоху до появления человека. В свете этой долгой истории можем ли мы по- прежнему считать, что геноцид XX века носил уникальный характер? Вне всякого сомнения, число жертв геноцида Сталина и Гитлера превзошло все предшествующие случаи, поскольку у этих диктаторов было три преимущества по сравнению с теми, кто вершил убийства в предшествующие эпохи: более высокая плотность населения, лучшие системы коммуникации, позволяющие согнать жертв в одно место, и усовершенствованные технологии массового убийства. В качестве другого примера того, как технология может способствовать геноциду, я могу рассказать о жителях лагуны Ровиана, расположенной в юго-западной части Тихого океана, среди Соломоновых островов; племя прославилось набегами на соседние острова, в ходе которых эти охотники за головами перебили значительную часть населения. И все же, как рассказали мне мои товарищи-антропологи, эти набеги не были столь ужасными до момента, когда в XIX веке на Соломоновых островах появились стальные топоры (каменным топором трудно обезглавить человека, острый край быстро затупляется, а повторная заточка требует времени и усилий).
Намного менее однозначным оказывается вопрос о том, стало ли в наши дни проще осуществлять геноцид из-за технологических достижений, как утверждал Конрад Лоренц. Он объясняет это следующим образом. По мере того как человек эволюционировал, отдаляясь от обезьяны, становилось все более необходимым ради собственного пропитания убивать животных. Но в то же время мы жили в сообществах, насчитывающих все больше и больше членов, сотрудничество между которыми представлялось необходимым для выживания. Такие общества не смогли бы продолжать свое существование, если бы у человека не сформировалась сильная предрасположенность не убивать себе подобных. В течение большей части нашей эволюционной истории мы располагали оружием, действующим только на небольшом расстоянии, поэтому убийства сдерживало то, что, убивая другого человека, приходилось смотреть ему в лицо. Современное оружие, управляемое нажатием кнопки, позволяет обойти этот сдерживающий фактор, дает возможность убивать, не видя лиц жертв. Таким образом технология породила психологические предпосылки для геноцида, совершенного «белыми воротничками» в Аушвице и Треблинке, в Хиросиме и Дрездене.
Я не совсем уверен в том, что этот психологический аспект внес значительный вклад в то, насколько легко в современном мире совершается геноцид. В прошлом, судя по всему, геноцид происходил по крайней мере столь же часто, как в наши дни, хотя число жертв было ограничено в силу практических особенностей тех времен. Чтобы глубже разобраться в сущности геноцида, мы отвлечемся от дат и чисел и обратимся к вопросу об этической стороне убийства.
То, что почти все время наше стремление убивать сдерживается этическими установками, очевидно. Сложнее ответить на вопрос о том, что же заставляет это стремление выходить из-под контроля.
В наши дни, пусть кто-то разделяет жителей земного шара на «наших» и «не наших», мы понимаем, что «не наших» тысячи типов, и все они отличаются не только от нас, но и друг от друга по языку, внешнему виду и привычкам. Глупо тратить время на то, чтобы это доказать: мы все знаем из книг и телепередач, а большинство из нас еще и по личным впечатлениям, полученным в дальних поездках. Трудно смотреть на мир с точки зрения того мировоззрения, которое я описал в тринадцатой главе, а оно преобладало на протяжении большей части истории человечества.
Подобно шимпанзе, гориллам и общественным плотоядным, мы жили на территориях, принадлежащих нашей группе. Известный нам мир был намного меньше и проще, чем сегодня; «не наших» человек знал лишь несколько видов — это были его ближайшие соседи.
Так, в Новой Гвинее до недавнего времени в отношениях между соседними племенами военный конфликт и союзнические отношения часто сменяли друг друга. Какой-либо член племени мог побывать в соседней долине с дружеским визитом (причем опасности никогда не исключались вовсе) или в ходе военного набега, но шансов пересечь одну за другой несколько долин и везде быть встреченным по-дружески практически не было. Важнейшие правила, касающиеся обращения с «нашими», неприложимы к «ненашим», непонятным врагам, живущим по соседству. Когда я совершал походы по долинам Новой Гвинеи, люди, сами еще практиковавшие каннибализм и всего десятилетие назад вышедшие из каменного века, постоянно предупреждали о том, что народ, который мне предстояло встретить в следующей долине, несказанно примитивен, злобен и предается каннибализму. Даже бандиты Аль Капоне в Чикаго в XX веке, заказывая убийство, обращались к услугам иногородних, так что наемник воспринимал свою задачу как убийство одного из «чужих», а не «наших».
В греческих текстах классического периода мы видим продолжение территориального мировоззрения первобытных племен. Известный мир стал обширнее и многообразнее, но по-прежнему сохранялось разделение: «мы»-греки и «они»-варвары. Используемое сегодня слово «варвар» происходит от греческого barbaroi, означавшего просто чужестранцев, не греков. Египтяне и персы, чьи цивилизации стояли на одном уровне с греческой, считались варварами. Идеал поведения состоял не в том, чтобы обращаться со всеми людьми одинаково, а в том, чтобы вознаграждать друзей и наказывать врагов. Афинский писатель Ксенофонт, стремясь передать свое восхищение персидским правителем Киром, отмечал, что Кир всегда отвечал на любезную помощь друзей, превосходя их в щедрости, а за дурные деяния врагов мстил еще более жестокой расправой (например, выкалывал глаза или отрезал руки).
Люди, подобно кланам гиен с реки Мунге и Скратчинг-рок, руководствовались в своем поведении двойными стандартами, жестко сдерживающими убийства «одного из нас», но дававших зеленый свет убийству «чужих», когда возникала возможность безопасно его совершить. Геноцид в условиях этой дихотомии приемлем, независимо от того, считать ли эту дихотомию врожденным животным инстинктом или нравственным кодом поведения, свойственным исключительно человеку. Мы все в детстве впитываем некие произвольным образом установленные критерии этой дихотомии, в соответствии с которыми уважаем или презираем других людей. Мне вспоминается один случай, который произошел в аэропорту Горока, в горной части Новой Гвинеи. Мои ассистенты по полевым наблюдениям из племени тудавхе смущенно стояли босиком, в рваных рубашках, и тут к нам приблизился небритый и немытый белый человек в надвинутой на глаза мятой шляпе, говоривший с сильным австралийским акцентом. Едва он начал глумиться над тудавхе: «Черные бездельники, они и за сто лет не научатся управлять этой страной», я подумал про себя: «Тупое австралийское быдло, хорошо бы он свалил в свою чертову дыру к своим овцам». Так и закладывается программа геноцида: я презирал австралийца, а он презирал тудавхе на основе коллективных характеристик, замеченных за мгновения.
Со временем эта древняя дихотомия становилась все более неприемлемой в качестве основы нравственного кодекса. Ее сменила тенденция хотя бы на словах признавать универсальный нравственный кодекс, предписывающий одинаково обращаться с разными народами. Геноцид напрямую противоречит этому универсальному кодексу.