Львица

Это было не единственное убитое животное. Львица бродила среди этих костей, а львята, не отставая, следовали за ней. Возле каждой груды она останавливалась, и ее низкое рычание переходило в жалобный стон.

Возле дерева лежали останки четырех взрослых львов. У всех была содрана шкура и отсутствовал череп. Ни одно животное не оставит свою жертву в таком состоянии. Кто-то целенаправленно сдирал с них шкуру вместе с головой.

Энджел вспомнила, как однажды они с мамой забрели на ранчо, чтобы попросить воды для верблюдов. Жена хозяина пригласила их в дом выпить что-нибудь прохладительное, и там на полу в гостиной вместо ковра лежала шкура льва. Она была вместе с головой, набитой каким-то материалом, чтобы держать форму. Из приоткрытой пасти виднелись острые клыки цвета слоновой кости и кончик темно-розового языка. А из глазниц слепо смотрели стеклянные глаза. В памяти Энджел сохранилось отчетливое воспоминание о той женщине, которая, держа в руках поднос со звенящими стаканами, ходила по этой шкуре, и ее высокие каблуки утопали в светло-коричневой шерсти.

Судя по останкам, убитые львы были примерно одного возраста. Обхват грудной клетки был такой же, как и у львицы. Однако пятое по счету найденное ими тело было гораздо меньше. Все реберные кости у него были раздроблены, но череп был на месте. Держась на одном конце позвоночника, оно лежало на боку, так что можно было рассмотреть зубы — такие же маленькие острые резцы и длинные клыки, какие Энджел видела у львят, когда они зевали. Девочка почувствовала, как внутри нее закипает гнев. Никому не нужна шкура маленького львенка — никто не станет украшать ею стену. Но, тем не менее, этого малыша тоже убили. С другой стороны, может быть, это и хорошо. В таком случае ему не пришлось бы скитаться и одиночестве по пустыне, чтобы умереть от голода или зубов других животных.

Обойдя останки своих убитых сородичей, львица повернулась в сторону заходящего солнца. Подняв голову, она открыла свою глубокую пасть, так что обнажились острые клыки, и ее стон превратился в громогласный рык.

Звук, казалось, исходил из глубины ее естества и прокатывался волнами по воздуху. Затем она затихла, слегка мотнула головой, набрала полную грудь воздуха — под шкурой стали отчетливо видны ее ребра — и снова издала душераздирающий рев. На этот раз звук был еще громче. Львята в страхе прижали уши к голове и попятились. Мдого сел на ноги Энджел, тесно прижавшись к ее лодыжкам. Она чувствовала, как сильно бьется его сердце.

Львица, казалось, забыла о существовании своих детенышей и Энджел. В ее непрекращающемся реве чувствовалась ярость, смешанная с болью утраты. Энджел почти слышала в ее голосе отчаянную мольбу. Она как будто кричала: «Нет! Нет! Нет...»

Энджел захотелось подойти к львице, дотронуться до нее и разделить с ней ее боль. Но она не осмелилась. Кто бы это ни сотворил — профессиональные охотники или браконьеры, европейцы или местные жители, — они были людьми, как и Энджел. Она бы не стала винить львицу, если бы та вдруг решила выместить свою злобу на ней. Вместе с тем Энджел вспомнила, что львица взяла ее к себе, уже зная об этой трагедии. То, как она подходила к этому месту, напоминало скорее посещение могилы. У девочки промелькнула мимолетная надежда на то, что этот кошмар на самом деле не был реальностью, ибо она не могла сказать, что львица шокирована увиденным. Скорее она была охвачена болью и гневом.

Энджел тесно прижалась к львятам, а они — к ней. Интересно, они здесь впервые? Сложно сказать, когда произошли эти убийства: до того, как родились детеныши, или после. Как бы то ни было, Энджел старалась закрыть глаза и уши львят, чтобы они не слышали и не видели этой ужасной картины. Она рассчитывала на то, что они ничего не поймут.

Ярко-красные лучи закатного солнца разлились по равнине. От красоты этого зрелища у Энджел перехватило дыхание. Львица стояла не шевелясь, освещенная золотым сиянием. Казалось, она вся была охвачена пламенем.

Глава 8

Утро выдалось тусклым и бледным. По двору прохаживались два петуха и кукарекали во все горло, стараясь перекричать друг друга. Эмма стояла на крыльце и заплетала волосы в косу, для того чтобы более прилично выглядеть перед инспектором из Аруши. Они с Дэниэлом уже собирались сесть за стол завтракать, как в воротах появился вернувшийся из деревни Мози.

Приближаясь к Эмме, Мози пристально смотрел на нее, как будто пытался на глаз определить, не произошло ли здесь что-нибудь скандальное во время его отсутствия.

Эмма приветливо помахала ему рукой.

— Доброе утро, Мози.

— Доброе, — ответил он, испытывая некоторую неловкость.

Мози пошел в кухню, а Эмма тем временем с улыбкой вспомнила вчерашний вечер, проведенный наедине с Дэниэлом. Сначала, после того как ушел Мози, они очень стеснялись друг друга. Каждый взгляд, каждый жест, казалось, был наполнен каким-то скрытым смыслом. Но потом, когда они сели за стол и распили на двоих большую бутылку пива «Килиманджаро», атмосфера перестала быть такой напряженной. Дэниэл выключил генератор, чтобы не тратить понапрасну топливо и чтобы их не беспокоил шум. Стол освещался одной керосиновой лампой, подвешенной к потолку. Мягкий мерцающий свет лампы отбрасывал пляшущие тени. Дэниэл разложил по тарелкам приготовленное им рагу из шпината и арахиса. На этот раз Эмма позволила положить себе полную порцию. На обед у них были одни бананы, к тому же она целый день провела на свежем воздухе, поэтому к вечеру у нее разыгрался вполне здоровый аппетит.

За ужином они непринужденно болтали. Эмме уже не хотелось расспрашивать Дэниэла о его личной жизни, да и о себе рассказывать тоже не хотелось. По всей видимости, у Дэниэла было такое же настроение. Сначала они говорили о политике, проводили сравнение между своими странами. Эмма была поражена тем, насколько мало ей было известно о Танзании по сравнению с Дэниэлом, который знал, какая партия сейчас у власти в Австралии. Она спросила, откуда он так хорошо знает английский. Дэниэл объяснил, что в старших классах школы и в университете занятия проводились на английском, и, живя в Дар-эс-Саламе и в Аруше, он часто смотрел новости по телевизору. Когда разговор перешел на книги, Эмма с удивлением узнала о том, что литературные предпочтения Дэниэла простираются от Салмана Рушди до Агаты Кристи. Выбор доступных ему книг был невелик. В Аруше он покупал их у одного торговца, который перепродавал дешевые книги в мягкой обложке, оставленные туристами. Что до Эммы, то, когда Саймон уезжал в очередную командировку, она позволяла себе немного расслабиться и отложить профессиональную литературу в сторону, отдав предпочтение какому-нибудь роману. В такие моменты она заходила в книжный магазин неподалеку от дома и поражалась огромному выбору из тысяч наименований. Мир Дэниэла был гораздо проще. Не то чтобы жить здесь было легко. Совсем нет. Жизнь тут была невероятно тяжелой. Но вместе с тем живущие здесь люди имели в своем распоряжении больше времени и пространства.

Вечер подходил к концу, и они уже больше молчали, чем говорили. Сидя в уютной тишине импровизированной столовой, они слышали топтание верблюдов в загоне, шипение керосиновой лампы и стук ночных мотыльков, ударяющихся о проволочную москитную сетку. Когда наступило время убирать со стола посуду, Дэниэл включил генератор. Яркий электрический свет затмил мягкое свечение луны и керосиновой лампы. Дэниэл вымыл посуду в тазу, а Эмма вытерла ее насухо полотенцем. Затем Дэниэл, как и в предыдущую ночь, проводил Эмму до комнаты Ндугу. На этот раз она ничего не боялась. Она уже не думала ни о Сьюзан, ни о фотографии на стене. Все ее чувства были полностью сконцентрированы на Дэниэле, который шел впереди нее.

Подойдя к двери, он остановился и протянул ее фонарик.

— Спокойной ночи, Эмма, — сказал Дэниэл.

Эмма почувствовала приятную дрожь в теле от того, как он произнес ее имя, делая ударение на обоих слогах. Эм-ма... В его устах ее имя звучало по-новому, как будто у Дэниэла был свой собственный язык общения с ней.