Львица

— А как же мой день рождения? — спросила Эмма.

— Я скоро вернусь, — ответила Сьюзан. — Через три-четыре недели, а может, даже раньше. Тогда и устроим праздник.

— Но мы уже разослали приглашения.

Эмма своими руками сделала эти приглашения, украсив каждую открытку большой цифрой семь, вырезанной из старой оберточной бумаги.

— Мне очень жаль, малыш. Но ты же знаешь, что мне надо ехать. Миссис Макдональд поможет папе организовать праздник. Она будет рада помочь. А я привезу тебе какой-нибудь особенный подарок.

— Нет, — запротестовала Эмма. — Я хочу, чтобы ты осталась здесь на мой день рождения. Скажи им, что не можешь поехать. Один-единственный раз... Ну пожалуйста.

Она хотела только одного — чтобы мама снова подошла к телефону и отменила поездку. Но Сьюзан продолжала собирать вещи. Она уже неоднократно объясняла дочери, что работа исследователя включает необходимость реагировать на чрезвычайные ситуации и что эпидемии не вспыхивают по расписанию.

Когда подъехала машина, Эмма сидела на крыльце, сгребая гравий в пыльные кучки. Фургон, принадлежавший Центру, остановился рядом с ней, и слова, написанные на его боковой стороне — «Североамериканский эпидемиологический центр», — оказались прямо напротив ее лица на расстоянии вытянутой руки. Водитель зашел в дом, чтобы помочь Сьюзан вынести вещи, а Эмма тем временем поднялась с полными пригоршнями гравия. Она с силой швырнула камни прямо в машину и наклонилась, чтобы набрать еще гравия.

Это то, что она помнила отчетливее всего. Ни слова, сказанные на прощание, которое за этим последовало, ни то, как она прижималась лицом к маминым волосам, вдыхая запах химикатов, всегда преследовавший ее после работы, ни поцелуи и обещания — ничто так не запомнилось, как звук камней, отскакивающих от блестящей обшивки фургона.

Эмма неподвижно смотрела на микроскоп, не замечая, что все еще сжимает в руках шторку. Когда она узнала о смерти Сьюзан, оказалось, что лучше всего в ее памяти сохранились именно эти последние воспоминания, тогда как все остальное, связанное с матерью, было очень разрозненным — какие-то обрывки песен, которые напевала Сьюзан, прикосновение ее губ на лбу, прогулка в парке за руку. Эмма знала, что мать регулярно ездила в экспедиции начиная с того момента, когда ее дочери едва исполнилось несколько месяцев, но от того времени, когда она уезжала и приезжала, у нее остались лишь самые размытые воспоминания. Теперь, стоя посреди лаборатории, Эмма пыталась воскресить в памяти еще больше картинок из прошлого, когда мама уезжала в очередную поездку. Но вместо этого перед ее глазами возникла фигура Саймона, который удалялся прочь к трапу самолета со своей дорожной сумкой на плече. Или тот же Саймон, машущий ей рукой с палубы корабля. До Саймона был Джейсон, пилот, и он тоже постоянно куда-то уезжал.

А до него был актер, который не мог позволить себе упустить любой шанс стать знаменитостью.

Перед глазами вставали эти тени прошлого, а в голову начали лезть знакомые до боли мысли. Эмма была почти уверена, что с ней что-то не так. Наверное, она недостаточно интересна или привлекательна, и поэтому никто не хочет оставаться с ней. Но затем ход ее мыслей неожиданно поменялся. Может, ей просто нужно меньше копаться в себе и вместо этого подумать о том, что она сама выбирает таких людей, которые постоянно ее бросают? Может, заложенная матерью модель поведения как проклятие преследует ее всю жизнь?

Эмма опустила занавеску и попыталась выкинуть эти чудовищные мысли из головы. Особенно ужасно было то, что они пришли в ее голову именно здесь, в том месте, где умерла ее мать. Эмма подошла к стене возле двери, на которой висела пара выцветших плакатов. На одном из них была изображена таблица дозировки ветеринарных лекарств, а другой агитационный плакат призывал население делать прививки. На нем был нарисован маленький ребенок, прикрытый традиционным масайским щитом от копий, каждое из которых было подписано на английском и на суахили: «полиомиелит», «столбняк», «тиф».

— Мы мечтаем о том, что когда-нибудь здесь будет и лихорадка Оламбо.

От неожиданности Эмма чуть не подпрыгнула на месте. Она не слышала, как Дэниэл подошел к ней сзади, бесшумно ступая своими босыми ногами по полу. Он встал рядом с ней, и Эмма почувствовала запах машинного масла, смешанный с каким-то сладковатым ароматом, напоминавшим мед.

Она кивнула. Прививка — это идеальное решение против вирусного заболевания. Антивирусные препараты обычно малоэффективны, даже если бросить все усилия на их разработку.

— Но это очень дорого, — продолжал Дэниэл.

Эмма снова кивнула. Ей не хотелось облекать в слова всем понятную истину: никто не станет вкладывать деньги в разработку дорогостоящей вакцины, созданной с помощью генной инженерии, для борьбы с заболеванием, которое на настоящий момент встречалось только в некоторых областях Восточной Африки. Другое дело, если бы смертоносный вирус угрожал жителям Нью-Йорка или Сиднея.

— Все, что вам остается, — сказала Эмма, — это ограничивать распространение заболевания и сводить к минимуму количество эпидемий.

— Да, в этом и состоит наша работа, — согласился Дэниэл. — Но, как я уже говорил, проблема заключается в том, что мы никак не можем найти переносчиков вируса. Его просто нигде нет.

Дэниэл говорил о вирусе как о каком-то экзотическом животном, которого невозможно выследить.

— Как вы регистрируете собранные образцы? — спросила Эмма.

— Я сейчас покажу.

Дэниэл начал показывать Эмме ловушки, при помощи которых он с Ндугу отлавливал животных и брал у них кровь, которую потом тестировал на наличие антител к вирусу Оламбо. Он также показал ей старый ручной сепаратор, которым они пользовались до того, как им удалось приобрести холодильную камеру, работающую на керосине.

— Сейчас мы просто оставляем пробирки на ночь в холодильнике, — объяснял Дэниэл. — Кровяные клетки сворачиваются и выпадают в осадок, и утром нам остается просто слить сыворотку.

Эмма с уважением смотрела на Дэниэла, который с восторгом говорил о таком элементарном приспособлении, как холодильник. Все это время она думала об оборудовании, бывшем в распоряжении ее института. Без такого оборудования и достаточно квалифицированного вспомогательного персонала исследователи ее уровня даже не приступили бы к работе.

— Как вы думаете, мы делаем что-то не так? — спросил Дэниэл. — Может, стоит что-то поменять в нашей методике?

— Нет, вы все делаете правильно, — ответила Эмма и покачала головой.

Дэниэл, казалось, был разочарован ее ответом. Ему было бы гораздо легче узнать, что они допустили где-то ошибку, чем осознавать тот факт, что его исследование просто заходит в тупик.

— Такое бывает, — попыталась успокоить его Эмма. — Ведь до сих пор так и не нашли переносчика лихорадки Ласса. А над этим работают целые команды. Неудивительно, что вы тоже пока ничего не обнаружили.

— Но я не собираюсь сдаваться, — с твердостью в голосе заявил Дэниэл. — Осталось попробовать еще одну вещь. Мы не брали анализ крови у таких крупных животных, как буйволы, гиеновидные собаки, львы, слоны. Взять кровь у них можно, только если сначала подстрелить — пулей или транквилизатором. Но у нас нет ружей для транквилизаторов, а кроме того, реакция диких животных на лекарство может быть совершенно непредсказуемой. Для них это может быть опасно. Не хотелось бы убивать животных только для того, чтобы взять у них анализ крови. Я на это никогда не соглашусь. Поэтому пока что будем продолжать работу с грызунами.

Эмма прониклась сочувствием к Дэниэлу. Он совершенно не жаловался на недостаток ресурсов и при этом преданно относился к своей работе. Ей захотелось как-то помочь ему.

— Когда я вернусь в Мельбурн через десять дней, — сказала она, — я постараюсь найти организацию, которая согласилась бы вам помочь.

— Спасибо, — ответил Дэниэл. — Это было бы прекрасно.

— Я ничего не могу обещать, — сказала Эмма. — Но я сделаю все, что в моих силах.