Историк

Я не сводил с него глаз, а Росси вздохнул, словно не желая продолжать рассказ.

— Видите ли, работа над историей Влада Дракулы всегда велась в крупнейших архивах Центральной и Восточной Европы или на его родине. Однако он начал свою карьеру как истребитель турок, а я выяснил, что никто не искал материалов легенды в оттоманском мире. Это и привело меня в Стамбул — тайное отступление от исследований по ранней экономике Греции. О, греческие находки я опубликовал, причем с какой-то мстительной радостью!

Он помолчал минуту, уставившись за окно.

— И вероятно, я должен просто, без обиняков, рассказать вам, что нашел в стамбульском архиве и о чем с тех пор старался не думать. В конце концов, вы унаследовали одну из этих милых книжиц. — Он торжественно возложил руку на оба тома, лежащие стопкой. — Если не рассказать вам, вы, вероятно, просто повторите мой путь, что может оказаться более опасным. — Он мрачновато улыбнулся, глядя на крышку стола. — Как бы то ни было, я сэкономлю вам массу усилий по выбиванию грантов.

Я не сумел сдержать сухого смешка. Господи, к чему же он клонит? Мне пришло в голову, что я недооценивал странного чувства юмора моего наставника. Может быть, все это — сложный розыгрыш: хранилось у него в библиотеке две версии жутковатой старинной книги, и он подбросил одну из них на мою полку, зная, что я приду с ней к нему, а я и попался, как дурак. Но в привычном свете настольной лампы он показался мне вдруг серым, обросшим к концу дня щетиной, и глаза, запавшие глубоко в глазницы, стали бесцветными и тусклыми. Я склонился к нему:

— На что вы намекаете?

— Дракула… — Он помолчал. — Дракула — Влад Цепеш — еще жив.

— Господи! — воскликнул отец, взглянув на часы. — Почему ты не сказала? Уже семь часов!

Я прятала застывшие руки под матросской курточкой.

— Я сама не знала. Но, пожалуйста, рассказывай дальше. Нельзя же на этом остановиться! — Лицо отца вдруг показалось мне каким-то ненастоящим, никогда до сих пор мне не приходило в голову, что он может быть… я не могла подобрать слова. Психически неуравновешенным? Или он утратил равновесие на несколько минут, рассказывая эту историю?

— Уже поздно для такого длинного рассказа. — Отец приподнял чайную чашку и тут же поставил снова. Я заметила, что у него дрожит рука.

— Пожалуйста, дорасскажи, — просила я. Он не слушал.

— Даже не знаю, напугал я тебя или просто замучил. Тебе бы, пожалуй, больше понравилась обычная сказка о драконах.

— Там были драконы, — упрямо возразила я. Мне тоже хотелось верить, что он все это выдумал. — Два дракона. Ну, хоть завтра расскажешь дальше?

Отец тер руку об руку, словно озяб, и теперь я видела, как мучительно ему не хочется продолжать рассказ. Лицо его стало темным и замкнутым.

— Пойдем-ка ужинать. Багаж можно оставить в гостинице «Турист».

— Хорошо, — согласилась я.

— Да нас и так вот-вот выставят, если мы не уйдем. — Я видела светловолосую официантку, облокотившуюся на стойку бара: ей явно было все равно, сидим мы или уходим. Отец достал бумажник, разгладил несколько больших потертых банкнот с изображениями шахтеров и крестьян, героически улыбавшихся рядом с обозначением стоимости, и положил на подносик. Мы пробрались через заставленный коваными креслами и столиками зал и вышли за дверь, выпустившую вместе с нами клубы пара.

Ночь встретила нас неласково: холодом, туманом и сыростью. Восточно-Европейский вечер с почти безлюдными улицами.

— Не забудь шляпу, — по обыкновению предупредил отец.

Мы не успели шагнуть под вымытые дождем платаны, как он вдруг остановился и придержал меня рукой, протянутой в сторону оберегающим жестом, словно мимо проносился автомобиль. Но машин не было, и улица в свете желтых уличных фонарей тихо блестела ржавчиной. Отец порывисто оглянулся по сторонам. Я никого не заметила вблизи, впрочем, мне плохо было видно из-под глубокого капюшона. Он стоял прислушиваясь, отвернув лицо и напряженно вытянувшись всем телом.

Наконец он тяжко выдохнул и мы двинулись дальше, обсуждая, что заказать на ужин в «Туристе», когда доберемся туда.

В этой поездке мы больше не вспоминали Дракулу. Я скоро изучила распорядок отцовских страхов: он рассказывал мне свою историю короткими взрывами, не ради драматического эффекта, а словно бы сберегая что-то — свои силы? Или разум от безумия?

ГЛАВА 3

Дома, в Амстердаме, отец был необычайно молчалив и все время занят, а я нетерпеливо дожидалась случая заговорить с ним о профессоре Росси. Миссис Клэй каждый вечер ужинала с нами в обитой темным деревом столовой, подавая нам блюда с бокового столика, но в остальном держась как член семьи, а я чутьем угадывала, что отец не хотел бы продолжать свой рассказ при ней. Если я заходила к нему в библиотеку, он торопливо спрашивал, как я провела день или просил показать домашнюю работу. Я тайком проверила ту полку в библиотеке — почти сразу после возвращения из Эмоны, — но книга и бумаги успели исчезнуть, и я не представляла, куда он их переставил. Если миссис Клэй брала свободный вечер, он предлагал сходить вдвоем в кино или угощал меня кофе с пирожными в шумной лавочке над каналом. Я сказала бы, что отец избегает меня, если бы иногда, когда я сидела рядом с ним над книгой, выжидая подходящей минуты для вопроса, он с рассеянной грустью не протягивал руку, чтобы погладить меня по голове. В такие минуты уже мне самой не хотелось напоминать о неоконченном рассказе.

Снова отправляясь на юг, отец взял меня с собой. Ему предстояла всего одна встреча, притом неофициальная, едва ли стоящая такого долгого путешествия, но он хотел показать мне красивые виды. В тот раз мы проехали на поезде далеко за Эмону, а потом еще пересели на автобус. Отец пользовался любой возможностью, чтобы проехать местным транспортом. И теперь, путешествуя, я часто вспоминаю его и оставляю наемную машину ради поездки на метро.

— Сама увидишь: Рагуза не место для автомобилей, — сказал он, цепляясь вместе со мной за металлический поручень, отгораживавший кабину. — Садись всегда впереди — меньше будет тошнить.

Я сжала поручень так, что побелели костяшки на пальцах: мы словно летели среди нагромождения серых скал, которые в тех краях заменяют горы.

— Господи! — вырвалось у отца, когда нас подбросило вверх на крутом повороте.

Остальные пассажиры чувствовали себя как нельзя лучше. Через проход от нас женщина в черном платье невозмутимо вязала, и только бахрома ее шали, накинутой на голову, вздрагивала, когда автобус подпрыгивал на ухабах.

Я усердно глядела в окно, мечтая, чтобы отец отказался от принятой на себя обязанности постоянно меня поучать и дал мне возможность самой вбирать в себя эти пирамиды серых скал и венчавшие их каменные деревушки. Перед закатом я была вознаграждена за терпение, увидев женщину, стоявшую на краю дороги, быть может, в ожидании встречного автобуса. Высокая и статная, она была в длинной тяжелой юбке и обтягивающей безрукавке, а головной убор, венчавший ее высокую фигуру, походил на кисейную бабочку. Она стояла одна среди скал, освещенная вечерним солнцем, с огромной корзиной, полной овощей. Я приняла бы ее за статую, если бы она не повернула вслед нам величественную голову. Лицо промелькнуло светлым овалом, слишком быстро, чтобы я успела заметить выражение. Когда я описала ее отцу, он сказал, что она, должно быть, одета в национальный наряд этой части Далмации.

— Большая шляпа с крыльями по бокам? Я видел такие на картинах. Можно сказать, она в какой-то мере призрак — и живет, должно быть, в маленькой деревушке. Молодые люди, я думаю, и здесь уже носят синие джинсы.

Я приклеилась носом к окну. Призраки больше не появлялись, но я не пропустила ни единого из чудес, промелькнувших за стеклом: Рагуза, далеко внизу, предстала передо мной городом из слоновой кости, окруженная рябым от солнечных бликов морем, с крышами в ограде средневековой стены краснее, чем закатное небо. Город занимал большой округлый мыс, и стены его казались неприступными для бурь и вражеских полчищ. Он напомнил мне гиганта, шагнувшего в море с побережья Адриатики. И в то же время с высоты горной дороги он казался миниатюрным, словно игрушка или украшение, втиснутое мастером между основаниями не по росту огромных гор.