Историк

Я нетерпеливо обернулась в надежде увидеть его, когда из задней комнаты раздался шум: вроде глухого удара — скорее сотрясение пола, чем настоящий звук. Так стучит птица, ударившись с разлета в прозрачное стекло. Что-то заставило меня броситься на шум, и я метнулась к кабинету позади зала. Сквозь внутренние окна мне не видно было мистера Биннертса, и это на миг успокоило меня, но, распахнув дверь, я увидела на полу ноги: ноги в серых брюках, а дальше скорчившееся тело, в перекрученном синем свитере, и выцветшие волосы с запекшейся кровью. Лицо — слава богу, его почти не было видно — страшно разбито, и на углу стола еще виднелись кровь и клочки кожи. Книга, выпавшая у него из рук, лежала на полу так же помятая, как тело. На стене над столом в пятне крови виднелся большой отчетливый отпечаток ладони — словно ребенок забавлялся красками. Я так старалась сдержать крик, что, вырвавшись из моего горла, он показался мне чужим.

Два дня я провела в больнице — отец настаивал, а главный врач был его старым другом. Отец был нежен и суров, сидел на краешке кровати или скрестив руки, стоял у окна, слушая, как офицер полиции в третий раз допрашивает меня. Я никого не видела. Я спокойно читала за столом. Я услышала стук. Я не была лично знакома с библиотекарем, но он мне нравился. Офицер заверил отца, что я вне подозрений; просто других свидетелей у них не нашлось. Но и я ничего не видела: никто не проходил через читальный зал — в этом я была уверена — и мистер Биннертс не кричал. Других ранений на нем не оказалось: кто-то просто раздробил голову несчастного об угол стола. Для этого потребовалась недюжинная сила.

Офицер озадаченно покачал головой. Отпечаток ладони на стене не принадлежал библиотекарю: на его руках не было крови. Да и отпечаток не совпадал — странный отпечаток с полустершимся пальцевым узором.

— Его было бы легко установить — разговорился, беседуя с отцом, офицер, — только вот в картотеке не нашлось ничего похожего. Нехорошее дело. Амстердам уже не тот город, в котором вырос. Теперь люди сбрасывают велосипеды в каналы, не говоря уже о том ужасном прошлогоднем случае с проституткой, которую…

Тут отец остановил его взглядом.

Проводив офицера, отец снова присел ко мне на край кровати и в первый раз спросил, что я делала в библиотеке. Я объяснила, что занималась, что мне нравилось делать там после школы домашние задания, потому что в читальне тихо и уютно. Я боялась, что он вот-вот спросит, почему я выбрала для занятий отдел Средневековья, но, к моему облегчению, он умолк. Я не сказала отцу, что в поднявшейся после моего вопля сумятице по какому-то наитию спрятала в сумку том, который мистер Биннертс держал в руках перед смертью. Разумеется, прибывшие полицейские осмотрели мою сумку, но о книге ничего не сказали, если вообще обратили на нее внимание. Крови на ней не было. Это было французское издание девятнадцатого века, посвященное румынским церквям, и томик лежал, открывшись на странице с описанием собора на озере Снагов, возведенном на пожертвования Влада Третьего Валашского. Подпись под изображением апсиды сообщала, что предание помещает его могилу перед алтарем собора. Однако автор отмечал, что жители близлежащих деревень имеют на сей счет собственное мнение. Какое? — задумалась я, однако больше никаких подробностей не приводилось. Апсида на рисунке тоже выглядела вполне обычной. Отец, неудобно устроившись рядом со мной, покачал головой:

— Я хотел бы, чтобы в дальнейшем ты делала уроки дома, — тихо сказал он (мог бы и не говорить — я и так в жизни не подошла бы больше к той библиотеке). — Если тебе будет страшновато, миссис Клэй может пока спать у тебя в комнате, и к доктору всегда можно обратиться. Просто скажи мне, если что.

Я кивнула, хотя, честно говоря, предпочла бы остаться наедине с описанием Снаговской церкви, чем в обществе миссис Клэй. Мне пришло в голову отправить книгу в канал — за компанию с помянутыми полицейским велосипедами, — но я понимала, что рано или поздно мне захочется снова открыть ее при свете дня и перечитать. И не только ради себя, но и ради этого доброго дедушки, мистера Биннертса, лежавшего теперь где-то в городском морге.

Несколько недель спустя отец объявил, что путешествие пойдет на пользу моим нервам, а я догадалась, что он боится оставлять меня одну.

— Французы, — пояснил он, — выразили желание встретиться с представителем фонда до начала переговоров, которые состоятся этой зимой в Центральной Европе, так что нам предстоит еще одно совещание. К тому же сейчас на Средиземноморском побережье лучшее время: толпы туристов уже разъехались, а до зимнего запустения еще далеко.

Мы внимательно изучили карту и с удовольствием обнаружили, что французы отказались от обычной привычки совещаться в Париже, назначив на сей раз местом встречи тихий курорт близ испанской границы. Это недалеко от жемчужины побережья — Кольор, заметил отец, и, может быть, не хуже ее. Чуть дальше от моря лежал Лебен и Сен-Матье, однако когда я упомянула об этом, отец нахмурился и принялся выискивать интересные названия вдоль береговой линии.

Так приятно было позавтракать на террасе «Ле Корбо», где мы поселились, что я осталась там погреться на нежарком утреннем солнце. Отец присоединился к другим мужчинам в темных костюмах, собиравшимся в конференц-зале, а я неохотно взялась за учебники, то и дело отвлекаясь, чтобы полюбоваться аквамариновым морем всего в нескольких сотнях ярдов от меня. Я добралась уже до второй чашки горького континентального шоколада, сдобрив его кусочком сахара и свежим рогаликом. Солнце на стенах старых зданий, казалось, никогда не закатывается — невозможно было представить себе непогоду или бурю на этом сухом средиземноморском берегу с его прозрачным светом. С террасы мне видны были две ранние яхты на краю невероятно синего моря и семья: мать и несколько малышей с ведерками в непривычных (для меня) французских купальниках — на песчаном пляже отеля. Справа бухту замыкали зубчатые вершины холмов, и на одной из них виднелись руины замка, одного цвета со скалами и сухой травой. К развалинам тщетно карабкались оливковые деревья, а над ними простиралось нежная синева утреннего неба.

Я вдруг остро ощутила себя чужой здесь и позавидовала невыносимо самодовольным ребятишкам с их мамашей. У меня не было ни матери, ни нормальной жизни. Я даже не знала, какой должна быть нормальная жизнь, но, листая учебник биологии в поисках третьей главы, смутно решила, что это значит: жить на одном месте, с матерью и с отцом, который всегда возвращается к ужину, в семье, где путешествие — это каникулы, проведенные на пляже, а не бесконечная кочевая жизнь. Свысока поглядывая на малышню, деловито копавшую совочками песок, я решила, что им уж, верно, никогда не грозила тьма истории.

Но вскоре, глядя на их лоснящиеся головки, я поняла, что тьма угрожает и им, только они не ведают о ней. Все мы беззащитны. Я вздрогнула и посмотрела на часы. Через четыре часа мы с отцом пообедаем здесь, на террасе. Потом я еще позанимаюсь, а в пять выпьем чаю и отправимся пешком к развалинам крепости, чтобы взглянуть от нее на новые горизонты и, если отец не ошибся, увидеть на другом берегу маленькую прибрежную церковь Кольор. За день мне предстоит выучить еще кусочек алгебры и несколько немецких глаголов, прочесть главу о войне Алой и Белой роз, а потом… что потом? На сухой скале я присяду, чтобы послушать следующий рассказ отца. Он станет рассказывать, нехотя, разглядывая песок или барабаня пальцами по обтесанному в далекие века камню, скрывая страх. А мне останется обдумывать услышанное и складывать кусочки головоломки. Внизу взвизгнула девочка, и я подскочила, разлив остатки какао.

ГЛАВА 15

— Дочитав последнее письмо Росси, — сказал отец, — я заново почувствовал себя покинутым, словно он исчез во второй раз. Но теперь я уже не сомневался, что его исчезновение не объяснить автобусной поездкой в Хартфорд или болезнью родственника во Флориде (или в Лондоне), как пыталась внушить нам полиция. Я изгнал из головы эту мысль и решился просмотреть остальные документы. Сперва читай, потом обдумывай. Потом выстраивай хронологию и начинай — не спеша — делать выводы. Знал ли Росси, обучая меня профессиональным навыкам, что заботится о собственном спасении? Все это напоминало жутковатый последний экзамен — и оставалось только надеяться, что он не станет в самом деле последним ни для меня, ни для него. Прежде чем составлять планы, надо дочитать до конца, сказал я себе, но в голове у меня уже замаячила мысль о том, что делать дальше. Я снова открыл пакет.