Страница 13 из 16
— Герцен.
— Проверить.
— Будет исполнено!
— Впрочем, отставить, — вздохнул его высокопревосходительство. — Тут «Искра», говорят, в Прославле объявилась, а вы все по старинке Герценом нас пугаете.
— Можем и на «Искру» проверить.
— Это кого ж, Гусария Улановича?
— Сергея Петровича, английского студента. «Искра»-то, между прочим, ваше высокопревосходительство, и из Лондона долетает.
Двадцатый век сдвигал пласты и в сановных головах, в которых привычный — русский все-таки! — Герцен с неохотой уступал место заграничному марксизму. Особые службы были в этом отношении куда более гибкими и на запрос бдительного чиновника касательно студента то ли Кембриджа, то ли Оксфорда Сергея Петровича Белобрыкова ответили быстро и недвусмысленно:
«Дворянский сын Белобръгков Сергей Петрович во время пребывания в Англии, а также Германии и Франции (последние — проездом) неоднократно встречался с русскими политическими эмигрантами, интересовался работами Маркса, Энгельса, Бакунина, Лаврова, Кропоткина и др. и подозревается в принадлежности к запрещенной партии социалистов…»
В мирном, уравновешенном, древнем, благонамеренном и многотерпеливом городе Прославле запахло революцией, и запах сей принес в него свежий, крепкий, сухой и студеный ветер нового столетия. Однако прежде чем повести речь о революции, сходках, знаменах, маевках, листовках и выстрелах, я просто обязан рассказать все, что знаю о мадам Переглядовой. Не занимательности ради и не клубнички для, а потому, что и сама мадам Переглядова, и ее заведение были продуктами ушедшего девятнадцатого столетия; в новом веке требовались иные методы, способы и темпераменты, а посему дни переглядовского заведения оказались сочтенными самой Историей. Но поскольку как мадам, так и ее заведение оказали известное влияние на молодое поколение города Прославля, на его взгляды, культуру, просвещение и женский вопрос, то не поведать об этом было бы просто несправедливо.
Следует пояснить, что мадамов Переглядовых было две: мать и дочь, но Переглядова-старшая ничем не повлияла на город Прославль. Начала она горничной у самого господина Мочульского, владевшего двумя ресторанами («Бристоль» и «Грёзы») в Крепости и одним («Париж») в Пристенье, а кроме того, гостиницами и ночлежными домами, которые и являлись основой его дивидендов. Так вот, начав с горничной, Переглядова-старшая родила дочь и умудрилась при этом сохранить расположение хозяина и даже хозяйки. Таков был обычный путь наиболее сообразительных девочек с Успенки — Переглядовы когда-то жили там, а потому не маме суждено было удивить город, произведя некоторое усовершенствование в сфере самой древней профессии. Это сделала Переглядова-младшая, получившая от господина Мочульского вместо фамилии некоторое образование и небольшой основной капитал. Дочка не блистала особой фантазией, но кое-чего начиталась, кое-что повидала, кое-чему научилась и основала в Пристенье кое-какое заведение с девочками без претензий.
Увы, мир меняется. Когда поезд уходит, пустеет перрон, а когда приходит, то это уже другой поезд, как мудро заметил однажды Мой Сей. Двадцатый век предложил свои скорости, и об этом первым узнала Крепость, когда пан Вонмерзкий явился в Благородное собрание, улыбаясь куда глупее обычного.
— Чудо свершилось, господа, — поведал он странно блаженным голосом. — Сегодня я расстался с бриллиантовым колье моей прабабки, урожденной Радзивилл, и подмахнул Мочуль-скому вексель на пятнадцать тысяч из расчета семь процентов годовых, но я ни о чем не жалею. Я счастлив, господа, счастлив, как гимназист, впервые погладивший дамскую ножку: я удостоился тайны «Дилижанса»!
«Что? Где? Когда?» — закричали и зашумели все, надеясь на рассказ, а также и на имя той, которая владела этой тайной. Но Вонмерзкий обвел всех высокомерным шляхетским взглядом и сказал тоном коммивояжера:
— Следите за рекламой, господа. Следите за рекламой — это единственное, что мне дозволено сообщить вам.
И очень скоро — и не где-нибудь, а в самой Крепости, да, да! — со всех тумб засверкали, заиграли, забили в глаза типографские красочные афиши:
«УВИДЕТЬ И УМЕРЕТЬ!
ТАЙНА «ДИЛИЖАНСА»!
ТОЛЬКО ДЛЯ МУЖЧИН!
НОЧНОЕ КАБАРЕ «ДИЛИЖАНС»
ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНОЙ РО3Ы ТРЕФ!
Оплата по парижской таксе согласно официального курса
С дозволения ГУБЕРНАТОРА, ПОЛИЦИИ и ВОИНСКОГО НАЧАЛЬНИКА»
Утверждают, что указанные три должностных лица самолично изволили присутствовать на генеральной репетиции, после чего и появилась указанная афиша. А само кабаре заняло весьма укромно расположенный особнячок на тихой Садовой улице, перед которым днем и ночью бессменно дежурил рослый городовой. Открытие было приурочено к дням благопристойным, дабы не оскорбить ни церковь, ни присутствия, ни — боже упаси — царствующую фамилию; в доме шла капитальная перестройка, а саму всемирно известную не видел никто, кроме пана Вонмерзкого и трех должностных лиц. Так считал изнывающий от тайны город Прославль, хотя было еще два человека — один в Пристенье, другой на Успенке, — которые знали больше, но предпочитали помалкивать, исходя, правда, из разных предпосылок.
Несмотря на чреду сверхгероев, открытую Колей Третьяком, подхваченную Бориской Прибытковым и продолженную волонтером генерала Девета Сергеем Петровичем Белобрыковым, они не затмили друг друга, а лишь как бы дополнили. По-прежнему весь город восхищался подвигами Сергея Петровича, гимназистки пылали при одном воспоминании о Бориске, а модные экипажи и наемные кареты притормаживали у настежь распахнутых ворот кузницы, в которой звонко ворочал пудовой кувалдой Коля. Дамы под вуалями жадно всматривались в черноту, где освещенный багровым светом горна и раскаленного железа играл стальными мускулами до пояса обнаженный цыган. «Ах!..» — почти беззвучно шептали прекрасные незнакомки и велели кучеру трогать. И всем было хорошо: дамы любовались, а Коля ковал железо. Но как-то сложившийся ритуал поклонения был нарушен: очень юная особа без вуалетки спрыгнула с коляски и смело шагнула в грохочущий ад.
— Вы Коля Третьяк? Велено передать.
Сунула в загрубелые чумазые руки глянцевый голубой конверт и исчезла, как дымка. Коля извлек из конверта плотную бумагу, развернул и прочитал тут же при свете горна: «КОЛЯ, В ПОЛОВИНЕ ВОСЬМОГО У ПРОЛОМА ВАС ЖДЕТ СЕГОДНЯ ЭКИПАЖ». Записка полетела в огонь, а Коля снова взялся за молот, ибо решил, что это послание — запоздалый вопль вдовьего сердца, которое грех обманывать. Но вместе со стуком и грохотом одна здравая мысль стала постепенно вытесняться другой: а не желает ли таким хитрым манером Изот Безъяичнов (племянник) свести с ним счеты за перебитый нос? Вот этого Коля уже вынести не мог, а потому, загодя побрившись, помывшись и переодевшись, явился в указанное место тютелька в тютельку, как сам граф Монте-Кристо.
За Проломом на Благовещенской и вправду ждала извозчичья коляска. Коля осведомился, его ли ждут, получил подтверждение и бестрепетно уселся на пружинное сиденье. Сытый рысак тихо взял с места, а Коля начал размышлять, сколько его может поджидать народу и кого первого следует бить, дабы не посрамить чести Успенки и уцелеть самому. Он полагал, что его с шиком промчат вдоль крепостной стены, а там вывернут либо к темным воровским притонам Пристенья, либо в глухую и безлюдную Чертову пустошь за Крепостью, где летом останавливались цыганские таборы, устраивались пикники и попойки и где ничего не стоило вечерком пристукнуть человека. Однако рысак круто свернул к центру, перейдя на шаг при подъеме, и вскоре остановился у небольшого вполне мещанского домика с геранью на окнах и георгинами в палисаднике. Из домика вышла девица, что доставляла Коле весточку, молча проводила в гостиную, обстановка которой была уютной, привычной и обычной, усадила в кресло и удалилась. И тотчас же ей на смену вошла очень молодая особа с медными разбросанными по плечам волосами, белой кожей, зелеными глазами и с такой змеиной, с такой соблазнительной и пугающей грацией, что Коля расплылся в улыбке: