Мишель

— Государь? Он — оплот нравственности и семейственности… если не считать «васильковых дурачеств»… А ты не слыхал? Ну так внимай — вот новейший анекдот. Государь гулял по столице — инкогнито, в мундире простого офицера, — и повстречал у Летнего сада некую девицу, мещанку. Девица чем-то ему глянулась, и он с нею заговорил, а та, каким-то образом, узнала его, но виду не подала — и назначила на вечер свидание…

— Откуда известно — да еще в таких подробностях?

— Не веришь? Это же столица! То, что в Москве было бы достоверно распространено между барышнями, здесь с той же скоростью и достоверностью расходится между гвардейскими офицерами… Сам же замечал наше сходство с девицами. Словом, государь, сохраняя инкогнито, назначает мещанке свидание. Вечер. Государь, опять в простом мундире, является по адресу, а там его встречает нянька или даже мать прелестницы (здесь рассказывают по-разному): «Ступай, ступай отсюда скорее, батюшка, — к моей-то Настасье сегодня сам государь должен пожаловать, а простых офицеров нам не надобно…»

— А что государь?

— Плюнул да сказал: «Передай своей Настасье, что она — дура»…

— Да, — отсмеявшись, сказал Мишель, — пожалуй, не станет государь запрещать императрице являться в маскарад…

Маскарады и притягивали его, и страшили; хотелось заглянуть в ту бездну, которая, по ощущению Мишеля, всегда таится за масками и безумным, надрывным, отчаянным весельем… потому что как можно веселиться так безоглядно, зная, что впереди ожидает только могила?

В первую свою петербургскую весну, когда ожидание тепла сделалось бесконечным — и вдруг мгновенно явилось все разом, обвалом: и жары, и цветение черемухи, яблонь, сирени, — Мишель читал Шекспира. Среди ночи, проглотив «Отелло» и, быть может, впервые позволив себе войти «внутрь» этой драмы до самой глубины души, Мишель неожиданно для самого себя разрыдался и, чтобы немного успокоиться, вышел из дому. Спустя короткое время он стоял на набережной: если город выстроен на реке, то как ни кружи, улицы выведут тебя к воде; так, должно быть, устроены и города, и люди, что тянутся к бегучей стихии!

Мосты были разведены в стороны, по Неве, мимо спящих домов, в сероватом сумраке — ни ночи, ни дня — бесшумно шли корабли…

Отчего это видение оставалось с Мишелем и прочно связывалось с «Отелло» — и с маскарадами? Еще одно заклинание Великого Алхимика, еще одно объяснение, отчего государь Петр Алексеевич — на горе бабушки Арсеньевой — основал свой град именно здесь, в этих колдовских болотах, которые хоть и заточены под гранит, в подвалах с прочными решетками, а все продолжают ворожить, испуская наружу свои ядовитые чары.

Между тем Юрий продолжал болтать:

— Государыня всегда является маскированная и интригует мужчин не хуже любой другой дамы — об этом все гусары, к примеру, знают… Обер-полицмейстеру поручают достать для нее какую-нибудь городскую карету, с лакеями в полуободранных ливреях, так что она приезжает в совершенном инкогнито. И публика обычно с достоверностью не знает, присутствует императрица или нет…

— Раздолье для всяких Яго, — пробормотал Мишель, все еще думая о своем.

Юра взял его за локоть:

— Слушай дальше.

Мишель вскинул глаза:

— Еще что-то?

— Да. Монго — влюблен.

— Опять актерка? Дорога вам известна — лезете в окно, потом скачете — опять из окна…

— Нет, не актерка… У императрицы есть подруга, Амели Крюденер, племянница (кажется) известной предсказательницы, существо совершенно роковое и странное. В эту Амели влюблены сразу несколько: во-первых, конечно, Монго, во-вторых, твой Васильчиков…

— Почему это Васильчиков — мой? — удивился Мишель.

— Ты же с ним дружил…

— Встречался и имел ничего не значащие дела…

— Это в молодости и называется — дружить, — назидательным тоном проговорил Юра. — Мне так старшие товарищи объясняли. Мол, сперва дружба слабенькая, зависящая от случайных встреч, но потом, после жизненных испытаний, она закаляется и крепнет. В общем, князь Васильчиков — два. И, самое ужасное, — это три.

— Кто?

Юрий понизил голос:

— Царь!

— Как это может быть?

Юрий обвел пальцем вокруг своего лица и выпучил глаза:

— Гусарские сплетни! Но известие совершенно точное. Он ее преследует. Под разными видами. Амели же предпочитает Монго, что не удивительно, поскольку Монго…

— Знаю, образец всех достоинств, и было бы странно для женщины не предпочесть его…

— Вот и договорились, — заключил Юрий.

Они прибыли за час до полуночи, когда бал уже был в разгаре и повсюду бродили, произнося различные вольные словеса, маскированные персонажи. У Мишеля слегка кружилась голова — он как будто очутился посреди шекспировской драмы, плохо играемой — и, самое странное, почти не узнаваемой: одна пьеса перетекала в другую, искажалась, портилась и теряла всякую форму, чтобы затем на миг блеснула другая, краткой фразой или быстрым, страстным взглядом, предназначенным кому-то другому… А после все опять смешивалось в один пестрый ком, и Мишель безвольно катился, точно его налепили на этот шар — маленький шут, то наверху шара, то под ним, символ переменчивости судьбы.

Пышная дама в голубом домино остановилась рядом с низеньким гусаром и заговорила с ним из-под маски измененным голосом:

— Кто вы, человечек? Быть может, безнадежно влюбленный?

Он поднял глаза и вдруг догадался. Это была императрица. От ее обнаженной кожи пахло усталостью и дорогими духами.

— Я не влюблен, милая маска, — сказал Мишель. — Напротив, мне отвратительны женщины. Я хотел бы, чтобы всех их раздели и высекли.

— Это бы вас развеселило? — спросило пышное голубое домино.

— Вряд ли, — сказал Мишель.

Она хлопнула его по руке веером:

— Не сочиняете ли вы стихов?

— Сочиняю, — сказал Мишель, — но никому не читаю их.

— Они так дурны?

— Они слишком хороши для того, чтобы их слушали женщины…

— Я не верю, чтобы вы были женоненавистником, — заявила дама.

— Отчего?

— Это притворство…

— Если женщина не дает мне то, чего я хочу, то я ее ненавижу.

— А чего вы хотите?

Вопрос был рискованный, но императрица понимала, что молодой гусар не станет дерзить: он наверняка уже догадался, с кем разговаривает. Императрица всегда понимала — догадывается собеседник или нет, по еле приметной паузе в разговоре — в том месте фразы, когда, ради маскарада, проглатывается обращение «ваше величество». И маленький гусар тоже делал эту паузу.

Он чуть помолчал, а затем посмотрел прямо в глаза, скрытые маской, и проговорил вполголоса:

— От женщины я хочу лишь то сокровище, которое они прячут между ног, а щедрые дары их души мне без надобности…

Домино повернулось и пошло прочь, но маленький гусар побежал рядом:

— Куда же вы, маска? Я хотел бы еще рассказать вам о себе…

— Убирайтесь! — сказала дама, приостановившись.

— Почему? — Он преградил ей путь, подбоченился, склонил голову набок.

И тут она увидела второго. Еще одного — такого же.

Юрий понял, что императрица его видит, подпрыгнул в воздухе, брякнул шпорами и замахал руками. Императрица, замерев, глядела на эту скачущую фигурку, затем обернулась туда, где только что стоял Мишель, — его уже не было, пестрая толпа поглотила его…

Братья встретились спустя четверть часа за колонной.

— Что ты наговорил императрице?

— Разных гадостей…

— Зачем?

— Затем, что она ко мне приставала. Ненавижу, когда женщины делают это первыми.

— Слушай меня. Сейчас ловишь Васильчикова. Займи его разговором, ладно? И постарайтесь все время находиться в поле зрения императрицы. Я буду отвлекать государя — он здесь и минут десять назад прижимал бедняжку Амели к стенке в кабинете с фонтаном — таковы последние данные разведки. Монго выхватит Амели — и был таков! А потом пусть их величества разбираются, где находился корнет Лермонтов на самом деле! Наверняка поссорятся, будут доказывать друг другу, что глаз с «меня» не спускали…