Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 23 из 40

Приблизившись к рабыне, Девадатта шлепнул ее ладонью по жирной спине. Девушка испуганно подняла голову, прислушиваясь, но потом снова занялась своими тканями.

— Поди-ка сюда, Чинча! — позвал кто-то из дальних покоев.

Девадатта узнал голос — это был голос Амбапали.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава VIII

БЕНАРЕС

— Поди-ка сюда, Чинча! — повторила Амбапали.

В шелковой накидке цвета алой сливы и поясе из золота она полулежала на ложе, ножки которого изображали спящих львов. На столике из бука стояла клетка с попугаем — светло-зеленой птицей с массивным коротким клювом и красным ожерельем вокруг шеи. Амбапали была возбуждена, ее щеки горели от бетеля, и даже сандаловые умащения не могли скрыть румянца.

— Ты зажарила зерна в меду, как я просила, Чинча?

— Да, госпожа.

— Принеси… И яблоки с орехами. Джина голоден.

Амбапали повернулась к жрецу, сидевшему на скамье подле нее. Седые усы, заложенные за уши, и широкая борода этого старца сделали бы честь самому Пушану — богу, знаменитому своей исключительной волосатостью.

— Мой Джина — самый умный попугай в Бенаресе, — сказала танцовщица. — Когда я выпускаю его из клетки, он садится мне на плечо и перебирает клювом волосы. Еще он пощипывает мне мочки ушей, но так осторожно!.. Однако вернемся к нашей беседе, дорогой брахман. Ты поведал мне о карме и воздаянии. Я готова согласиться с тобой: зло берет начало из злых дел, а добро произрастает из добрых. Но объясни мне, как возникло первое зло? Когда-то же оно возникло? И кто его совершил?

Брахман пропустил бороду между толстых коротких пальцев и важно сказал:

— Ты права, Амбапали. Зло и вправду однажды возникло. Его совершил Дакша.

— Поведай мне об этом, достойный.

— Это случилось давно, на исходе Золотого века. У Дакши было двадцать семь дочерей, и они были богинями созвездий лунного неба. Перед тем как отдать дочерей Соме, Дакша преследовал их нечестивыми домогательствами и однажды, обратившись козлом… э-э… овладел одной из них, принявшей при этом вид антилопы.

Амбапали всплеснула руками.

— Как опрометчиво, как необдуманно поступил Дакша!

— От этого соития родился Рудра, рыжий вепрь небес, покровитель скота и отшельников, бог грозы, смерти и разрушения…

Жрец рассказал о том, как мрачный и свирепый бог скрылся в далеких северных горах, в дебрях, полных тигров и обезьян. В облике охотника, одетого в шкуры, красный, с иссиня-черными волосами, стянутыми в узел, Рудра скитался по лесам. Когда боги задумали совершить жертвоприношение, никто не позвал на него Рудру: о нем просто забыли. Пылая гневом, Рудра направился к горе Химават. Концом лука он выбил зубы доброму богу Пушану, хранителю дорог, ослепил Бхагу, покровителя людей, а своему отцу Дакше снес палицей голову. Сколько боги ни искали голову, она так и не нашлась. Пришлось приставить Дакше голову козла…

— С того дня добродетель и счастье поколебались не только в мире богов, но и в мире людей, — объяснил жрец. — Вот почему мы, брахманы, совершаем искупительные жертвоприношения.

— Вы режете козлов в память о Дакше?

— Видишь ли, Амбапали… Лучше, конечно, совершить тройную жертву, закалывая одновременно быка, коня и барана. Однако такая жертва обходится недешево, а у козла раздвоенные копыта, как у быка, грива, как у коня, а величиной он с барана.

— По-твоему, боги не отличат козла от барана?

— Боги будут думать, что перед ними и конь, и бык, и баран, хотя по всем признакам это будет козел. В лице козла приносятся сразу три жертвы, и в этом нет ничего дурного. Гораздо хуже, если народ вовсе прекратит приношения… Как ты знаешь, Амбапали, ворон ночного мрака уже расправил над Арьявартой крыла: люди скупятся на жертвы, не омываются в священных источниках, не соблюдают посты. Кроме того, в лесах расплодились — да поразит их дубина Индры! — грязнорылые патлатые аскеты…

Жрец пустился в долгие рассуждения о том, что мир катится в бездну ада Авичи. Скоро он будет разрушен, и начнется новая кальпа. Сначала великий океан высохнет и дно его обнажится; горы обрушатся, а земля сгорит в жарком пламени. Это будет махапралая, великое уничтожение. Наступит ночь Брахмы, возникший хаос сгустится под воздействием ветра, высушится и, омоченный дождем, превратится в новую землю. Амбапали тем временем, взяв у рабыни блюдо с зернами, орехами и мелконарезанным яблоком, кормила попугая.



— А скажи мне, почтенный, — сказала она, снова поворачиваясь к жрецу. — Вы учите, что человек несет наказание за поступки в прежних рождениях, не правда ли?

— О да.

— И это идет с начала кальпы?

— С самого начала.

— В ту пору все люди были в равных условиях, так? Уже потом, на исходе Золотого века, когда добродетель поколебалась, кто-то выбрал зло, а кто-то — благо. Я права?

— Ты права, Амбапали.

— И тот, кто предпочел благо, стал возрождаться в высших варнах или на небесах?

— Разумеется.

— А кто выбрал зло — в обличье животных?

— Еще в обличье гадов, деревьев и насекомых.

— Согласна. А теперь объясни мне, уважаемый, как жили люди в начале кальпы? Ведь получается, что тогда не было ни злаков, ни плодовых деревьев, ни животных? Что же эти люди сеяли? Как обходились без коров и коней?

Брахман возвел глаза к потолку, словно ожидал увидеть на нем письмена, рассказывающие о том, как жил человек в начале кальпы. Некоторое время он задумчиво гладил бороду, потом пошептал губами и сказал:

— Видишь ли, Амбапали… Во времена Золотого века, когда добродетель еще не поколебалась, жизнь была не похожа на нынешнюю. Разумеется, тогда тоже были злаки, и скот, и плодовые деревья, но в них еще не было духовной материи, которую теперь принято называть душою. Это были бездушные существования.

— Вот оно что… Я не знала… — протянула танцовщица.

Она взяла из вазы финик и стала совать его попугаю. Но попугай уже насытился и проявил равнодушие.

— Хватит о Золотом веке, — решительно сказала Амбапали. — Я слышала, вор мяса становится ястребом, пьяница — молью, а убийца жреца или его сына — ослом. Это правда?

— Пьяница становится молью или ужом, — уточнил старец.

— Допустим. Но неужели каждый осел в прошлой жизни убил брахмана или его сына? Понимаешь, в это очень трудно поверить… Брахманов убивают бхайравы, но они появились совсем недавно. Если бы убийцы жрецов превращались в ослов, боюсь, ослы бы уже перевелись на земле.

На этот раз брахман молчал еще дольше. Ему мешал сосредоточиться попугай, выпущенный Амбапали из клетки: несносная птица порхала над самой его головой.

— Твое рассуждение об ослах не лишено истины, — с некоторым раздражением заметил жрец. — Но ты забыла, что не только деяния имеют значение для будущего рождения.

— Что-то еще?

— В момент умирания жизненная сила человека, прежде рассеянная в дыхании и внутреннем огне, собирается в едином стремлении. Решающим в определении будущего рождения является именно оно. Иначе говоря — последнее желание умирающего.

— Вот как? Ты хочешь сказать, что в момент смерти люди желают превратиться в ослов? Ни за что не поверю. Если бы твои слова были правдой, все рождались бы богами или — на худой конец — раджами. И где бы тогда, интересно, правители брали себе под данных? И кто бы стал по доброй воле крысой или червем?

— Ты недослушала меня, Амбапали. Также очень важно, приносил ли умерший жертвы, чтил ли брахманов, как был погребен. Если его сожгли на берегу Ганги в Бенаресе, соблюдая все обряды, а пепел развеяли по реке, такого счастливца ждет рождение в мире богов, в светлом мире Брахмалоки. Ибо река Ганга берет начало в небе и, совершив свой путь по земле, на небо же возвращается, доставляя туда души умерших.

Говоря это, старец с опаской наблюдал за попугаем. Тот, вцепившись в край вазы, лупил клювом по гранату. Столик из бука уже был забрызган красноватым соком.