Мой мир

Еще одна критическая ситуация возникла, когда дирижер Эмерсон Бакли сказал, что генуэзцы забыли взять гитару и аккордеон, которые требовались для второго действия «Богемы». «Может быть, в Китае найдутся аккордеон и гитара?» — спросил я Эмерсона. Со временем их, конечно, нашли, но мелочь, которую дома можно решить за пять минут, здесь вырастала в целую проблему.

По вечерам я чаще всего обедал в номере. Так как каждый день был заполнен встречами, общением со множеством людей, плюс еще репетиции, то к вечеру я мечтал только об отдыхе в кругу семьи и друзей. Иногда по вечерам, когда еще оставались силы, я спускался в большой буфет, который в это время открывали для нас в гостинице. Оказалось, что китайская пища, которую там предлагали, не нравится многим, особенно итальянцам, которым часто нравится только собственная итальянская кухня.

Однажды я вошел в буфет и увидел, что за столиком сидит молодой баритон из Рима. В одной руке у него был крекер, в другой — бокал с апельсиновой водой. У него был такой несчастный вид, что я пригласил его к себе на спагетти. Мне стало ясно, что многие соскучились по привычной еде. И вот каждый вечер я стал приглашать к себе по очереди кого-нибудь на обед. Особое внимание при этом обращал на исполнителей главных партий — им больше других нужны были силы. Надо мной сначала подтрунивали, что я привез из Италии продукты и поваров, но позже многие этому радовались.

Мне нравилось обедать внизу в буфете вместе со всеми, кроме того, не хотелось, чтобы хозяева думали, что я отказываюсь от их пищи. Как-то вечером я послал наших поваров на кухню, чтобы они показали китайским поварам, как надо готовить макароны. В другой раз мы устроили состязание с режиссером Романом Терлецким и кое-кем из певцов — кто больше выпьет пива. Потом мы начали петь, и получилось соревнование с несколькими хористами из Генуи. В Генуе сильно влияние коммунистической партии, и некоторые генуэзцы из труппы были коммунистами. Они пели партизанские песни, чтобы выразить свою солидарность со служащими отеля.

Настроение в буфете обычно было веселым. Однажды, заканчивая обед с моей сестрой Лелой и несколькими друзьями, мы почувствовали себя такими счастливыми, что запели итальянские песни. Официанты прекратили работу, послушать нас вышли из кухни повара. Когда мы кончили петь, они зааплодировали. Затем произошло что-то невероятное.

Один из поваров запел китайскую песню. Все смолкли. Мы пели свои песни все вместе, а он пел один. Подумалось, может быть, остальные подхватят? Нет — он пел совсем один. Мы ждали, что песня вот-вот закончится, но она все продолжалась и продолжалась. Кое-кто из моих друзей уже стал разговаривать — я их остановил. Нас все больше завораживал этот замечательный концерт. Юноша дошел до какого-то места, забыл слова и расхохотался. Остальные — тоже. Пение продолжилось. Это было захватывающее представление, зал был совершенно зачарован незнакомой музыкой. Восхищенный, я от души поздравил певца.

Днем, находясь среди китайцев, я с удивлением узнавал, что многим, даже детям, известны названия опер, которые я записал. И юные, и пожилые протягивали мне кассеты с моими записями и просили дать автограф. В Китае оказалось на удивление много моих записей. Я спросил представителя «Лондон Рекордз», находившегося в нашей группе, что, должно быть, они продают в Китае много моих кассет? Он ответил: «Не продаем. Ноль». (Те записи, что я видел, все были с «черного рынка».)

Мне жаль фирму «Лондон Рекордз». Заодно и себя: ведь я не получал своих процентов от кассет, продаваемых на «черном рынке». Но меня поразило другое: молодые китайцы прилагали немало усилий в поисках моих записей. Чтобы получить автограф, многие приносили также мою первую книгу, написанную совместно с Биллом Райтом. Она была, разумеется, на китайском языке и напечатана на скверной бумаге. Читалась она, естественно, по-китайски — сверху вниз. Но это была моя книга: «Паваротти. История моей жизни». Я подписал много экземпляров.

Приближалась премьера «Богемы». Волнение все больше овладевало нами. Волновались и работавшие с нами китайцы. Толпа у театра, когда я подъезжал на машине, день ото дня, казалось, становилась все больше. Когда я ехал по улице, все больше людей махали мне рукой. Переводчик г-н Ву держал нас в курсе событий и рассказал, что много билетов на наши спектакли роздано бесплатно тем, кого партия хотела поощрить. Но остались места и для продажи. Люди часами стояли в очереди за билетами, на улице торговали моей книгой и кассетами с моими записями.

Наконец наступило 28 июля 1986 года — день премьеры «Богемы». Было так жарко, что я удивлялся, как еще держится грим на наших лицах. Но все прошло очень хорошо. Я испытывал необыкновенные ощущения, исполняя в Пекине перед китайскими зрителями свою любимую роль, которую столько раз пел за прошедшие двадцать пять лет. Мне сказали, что многие рабочие были награждены билетами в театр за ударный труд. Они приехали на велосипедах сразу после работы, не успев переодеться. Как это было не похоже на обычную чинную атмосферу западного оперного театра!

Так как я никогда прежде не пел в Китае и не говорил с теми, кто там бывал, то не представлял, как будет реагировать зал на мое пение. Мне было известно, что в Китае есть любители западной оперы, в частности, итальянской. Но я считал, что ко мне потому проявляют интерес, что видели меня в концертах по телевидению. Людям было просто любопытно, а это совсем не значит, что им нравится западная опера. Со своей стороны, я ведь тоже хотел удовлетворить свое любопытство и увидеть китайскую оперу. Но я бы слукавил, если бы стал бешено аплодировать после ее окончания. Мне говорили, что публика в Китае спокойная и сдержанная, и предупредили, чтобы я не расстраивался, если прием в Пекине будет не таким теплым, как на Западе.

Итак, я был готов к тому, что нашу «Богему» примут не слишком горячо. Поэтому совершенно неожиданной оказалась первая реакция зала: когда я блестяще пропел верхнюю ноту в арии Рудольфа в первом действии, зрители разразились аплодисментами. Ария еще не была допета, но они и не стали ждать ее окончания: зал аплодировал так, словно опера окончена. Но вступил оркестр, аплодисменты смолкли, и я закончил арию.

Во время исполнения оперы публика всякий раз взрывалась, как только я брал верхнюю ноту. Всегда приятно, когда зрители начинают хлопать даже в середине арии. Но особенно приятно это было здесь: ведь мы не знали, понравится ли пекинцам наша постановка.

У нас не принято аплодировать во время исполнения музыкальной пьесы. Но китайцы не знают о наших обычаях. Они реагировали самым естественным образом: услышали что-то, что им понравилось, значит, сразу нужно выразить одобрение. Как только они понимали, что мы продолжаем петь, то сразу прекращали хлопать. В результате действие не прекращалось. Для артиста нет ничего хуже, чем «вежливые» аплодисменты (конечно, шиканье хуже, но и «вежливые» аплодисменты не намного лучше). Не следует ли из этого, что хороши «невежливые» аплодисменты?

Теперь о наших двух Мими: первой была Изо д'Амика, второй — Каллен Эспериан. Обе пели чудесно. Мне понравился голос Каллен с самого первого раза, когда я услышал ее на конкурсе в Филадельфии, и помню, сказал Герберту: «Вы должны ее послушать. Голос — как у Тебальди». Герберт тогда молча согласился. В Пекине же, послушав ее в партии Мими, Герберт подписал с ней контракт. Моя бывшая секретарша и ученица Мадлен Рене была Мюзеттой, она тоже хорошо спела и сыграла свою роль. В этой поездке Мадлен познакомилась с итальянским журналистом, который прилетел с нами для освещения нашей поездки. Позже они поженились.

Когда спектакль подошел к концу, зрители просто посходили с ума. Мы же все вздохнули с огромным облегчением. Ведь было потрачено столько сил и средств, чтобы приехать сюда; мы были так взволнованы необычностью происходящего, что, если бы ответом была простая вежливость, мы бы испытали огромное разочарование.

Хорошо поставленная опера способна тронуть сердца. Но и зрители должны быть эмоциональны и чутки. Мы не имели представления об эмоциональности китайской публики. Оказалось, что она такая же отзывчивая, как в Милане, Париже или Нью-Йорке. Аплодисменты и крики одобрения на премьере сделали счастливыми труппу из трехсот итальянцев и американцев.