Страница 8 из 9
– Это вы так думаете, – сказал он, – а партия думает по-другому.
Это был откровенный шантаж. Как думает партия, Хрущев не знал, но он делал вид, что хорошо разбирается в вопросах политики и знает, что происходит в верхах.
Однако слушатели поддержали преподавателя и попытались объяснить Никите, что не следует смешивать учебу ни с правым, ни с левым, ни с каким-либо другим уклоном. Учеба есть учеба, и всему должно быть свое время и место. Но Никита, как говорится, закусил удила и никого не хотел слушать. Он даже обрадовался, что у него появился повод показать себя и как-то унизить этих «маститых хозяйственников».
– Все вы здесь бухаринцы и рыковцы, – кричал он. – Вы против линии партии и против товарища Сталина.
Последняя фраза была сказана с дальним прицелом. В академии училась Надежда Аллилуева, жена Сталина, и она стала свидетелем сцены, разыгранной Хрущевым. «Она будет рассказывать Сталину об академии, – думал Никита, – и обязательно назовет мою фамилию. Сталин узнает обо мне…»
– Я этого так не оставлю, – продолжал угрожать Хрущев, поглядывая на Надежду Сергеевну. – Вы пришли в академию не учиться, а прятаться, чтобы вас не разоблачили на местах. Академия для вас ширма– здесь хорошо кормят, прекрасное общежитие, но я вас, но я вам…
Никита, захлебываясь, говорил много, бестолково, и только одна мысль, что о нем Надежда Сергеевна расскажет Сталину, делала его безрассудно смелым. Однокурсники и преподаватель смотрели на него с удивлением и даже с каким-то испугом. Никто не знал, что еще можно ожидать от этого человека.
Однако вскоре они убедились, что от Хрущева можно ожидать чего угодно, и что он способен на многое.
Погром в академии
Нелепая выходка Хрущева во время занятий произвела впечатление на окружающих. Слушатели стали его сторониться, а преподаватели просто не обращали на него внимания. Он мог ходить на лекции, а мог и вовсе не появляться. Такое равнодушие было непривычным для Хрущева. Он всегда хотел быть на виду, чтобы его замечали – отмечали– хвалили и восхищались, а здесь… У него было такое впечатление, что он наткнулся на глухую стену. В душе зрела злость. Но к этому чувству примешивался и страх. «А что если они захотят отчислить меня из академии, – думал он, – что тогда?»
Ответ на этот вопрос он не находил, но был уверен, что Каганович его в обиду не даст. К тому же – Хрущев обратил на это внимание – Надежда Сергеевна как-то раз посмотрела на него с какой-то загадочной улыбкой. «Наверное, – думал Никита, – она рассказала обо мне Сталину».
* * *
В академии готовились к проведению партийного собрания, на котором должны были избрать делегатов на районную конференцию. Хрущев готовился выступить. Однако случилось непредвиденное. Накануне этого события его пригласил к себе секретарь партбюро Левочкин, и предложил съездить в подшефный колхоз.
– Пообщайся с народом, – сказал Левочкин, – а потом мы посмотрим, чем и как мы им можем помочь.
Хрущев обрадовался поручению. «Не могут без меня обойтись, – подумал он, – не удалась попытка меня изолировать».
Однако когда он вернулся из командировки, понял, что его обошли. Пока он отсутствовал, состоялось партийное собрание, на котором избрали делегатов на Баумановскую районную конференцию. В числе избранных были Сталин, Бухарин, Рыков… Хрущеву ничего не оставалось, как только смириться со сложившейся ситуацией.
Однако, видимо, Никита действительно родился счастливчиком, а возможно та самая старушка, с которой он встретился в поле, действительно угадала его судьбу, предсказав большое будущее. Но возможно и другое: произошло такое стечение обстоятельств, когда удача и счастье – эти вечно капризные спутники нашей жизни – идут в руки к человеку, совершенно не заслужившему их ни своей работой, ни своими умственными способностями. Только так можно объяснить все последующие события, произошедшие с Хрущевым.
На второй день после возвращения из командировки поздно вечером ему позвонил главный редактор «Правды» Мехлис и предложил подписать небольшую заметку. По словам Хрущева, он долго отказывался, ссылаясь на то, что не он, мол, ее писал, но потом согласился.
Теперь слово Хрущеву.
«А назавтра вышла «Правда» с этой корреспонденцией. Это был гром среди ясного неба. Забурлила Промакадемия, были сорваны занятия, все партгруппорги требовали собрания. Секретарь партийной организации Левочкин вынужден был провести его.
Партийная ячейка раскололась. Хозяйственники в академии были аполитичные люди, а некоторые – просто сомнительные лица. Кое-кого из них я знал: наши были, донецкие. Приходили они ко мне и говорили: «Что ты склоку заводишь? Что тебе нужно?» Я отвечал: «Слушай, ты же ничего не понимаешь, кто такие «правые» и кто такие «левые».
Это собрание было самым бурным. На нем-то меня и избрали в президиум, и я стал председателем собрания… Собрание закончилось тем, что были отозваны все ранее избранные делегаты – Бухарин, Рыков… Все, кроме Сталина. После чего избрали новых делегатов, в том числе и меня.
Меня избрали (не помню, каким большинством) в бюро и секретарем партийной организации. Тогда мы развернули активную деятельность по борьбе с «правыми». Шум пошел по Москве, что в Промакадемии идет борьба.
Через эту мою деятельность в Промакадемии меня, видимо, и узнал Сталин».
Почему Мехлис позвонил Хрущеву? От кого и что он слышал о нем? Есть все основания предполагать, что от Кагановича и жены Сталина. Первый являлся его покровителем, а вторая – свидетельницей хрущевской выходки по защите линии партии во время занятий. Ясно одно, что с этой, не им написанной заметки, опубликованной в «Правде», началась его импульсивно-взбалмошная деятельность в Промакадемии. Избрание Никиты Сергеевича секретарем партийной организации вскружило ему голову. Он мстил всем, кто раньше подшучивал над ним или голосовал против его кандидатуры. – Какая твоя линия? – спрашивал он у слушателя Пахарова, члена партии с 1903 года. До поступления в академию Пахаров был директором Юзовского завода и, естественно, Никита видел его только издали. В академии Пахаров просто не замечал Хрущева.
– Почему ты молчишь? – наступал Никита, поглядывая на жену Сталина. – Я знаю, почему ты молчишь. Ты правый.
– Какие у тебя есть для этого основания? – спрашивал обвиняемый.
– У меня есть все основания, – с улыбкой говорил Хрущев, – но тебе о них я пока не скажу.
Это был явный шантаж. После такого разговора Пахаров долго не мог прийти в себя, ломая голову, где и когда он что-то сделал не так или сказал не то.
Спустя более тридцати лет Хрущев в воспоминаниях, не стесняясь, расписывал, как он ловко расправился со слушателем академии Макаровым, членом партии с 1905 года. «Он (Макаров), – писал Хрущев, – официально не объявлял, что он заодно с «правыми», но поддерживал «правых» и против них нигде даже не заикался. Видимо, он договорился с «правыми», что будет вести себя несколько скрытно, не выдавать себя сторонником оппозиции. Считалось, что он вроде бы стоит на позиции генеральной линии партии, а на самом деле он своей деятельностью способствовал усилению группы Угланова, Бухарина и Рыкова».
Теперь можно легко представить, что пришлось пережить Макарову. Он не выступал против генеральной линии партии, а Никита обвинял его, что он заодно с правыми. Он не вел никаких переговоров с оппозицией, а Хрущев, не располагая никакими фактами, заявил, что он «договорился с «правыми» не выдавать себя их сторонником».
– Ты хитрый человек, – делал вывод Хрущев, – но я тебя разоблачил: ты – бухаринец.
На основании одних хрущевских подозрений Макарова исключили из партии и отчислили из академии.
– Что-то у тебя глаза бегают, – говорил Хрущев, встретившемуся с ним в коридоре слушателю академии, – сразу видно, что ты рыковец. Меня не проведешь. Я все по глазам вижу. Ты правый.