Страница 20 из 64
«Литературная газета» в 2009-м писала, что «… у книг Игоря Шумейко есть не только свой стиль, но даже и свой жанр…». Я могу говорить, пожалуй, только о своем методе.
Многие исторические дискуссии (виденные, слышанные, а более — читанные) оставляли ощущение если не бессмысленности, то некой бесформенности. Не только у меня — нет, когда исход этих споров был критически важен, например, в ту же эпоху «поздней Перестройки», многие миллионы махнули рукой: «А ну их! Все это пропаганда»! Тупики выглядели (несколько утрируя) примерно так: оппонент в споре (о Западном ли Берлине, о социалистическом ли лагере, о Ялтинской системе, Афганистане…) выкладывает факты, например, из Бжезинского, Ричарда Пайпса, подкрепляет цитатами из Монтескье, Вольтера…
Ответчик распасовывает: этот, вами приведенный — известный русофоб, тот — антисоветчик… лучше-ка я по данной теме приведу… факты из статьи корреспондента газеты «Красная звезда» за такой-то год.
И хотя действительно, чем хуже наш военкор — Збигнева Бжезинского?! — это все же уход в сторону от законов жанра. Как в детективе: «убийца» должен быть из заранее очерченного круга, факты — из общеизвестного набора. То есть: плодотворным в спорах будет правильное или новое толкование их (а точнее — общеизвестных, признанных) фактов, а не выискивание своих.
А все-таки новые факты? А их должны добывать, «поднимать на-гора», бюрократически выражаясь — совсем другие «министерства»! Максимально удаленные от борьбы, от «комиссий..», от «активного противодействия попыткам фальсификации истории» и т. д. Более того, это «министерство» добычи фактов должно быть, опять же, выражаясь по-современному — «равноудалено» от спорящих, дискутирующих. Чтоб не превращать архивиста — в пропагандиста, чтоб с порога не обесценивать их труд… Хотя этих «новых фактов»… что-то не очень верится в их обилие и значимость. Где, в каких Помпеях, мы их откопаем?! «…проливающих свет на важнейшие события», «…по-новому рисующих роль… Сталина, Гитлера»… И так уже докопались до позора «Велесовой книги» и прочих «Древнеславянских Атлантид». (Собственно говоря, позорны тут только тиражи книг толкователей, строителей «Новой истории», и удельный вес читателей, верящих во все это).
Потому и в первой, «военной» части книги царил сэр Уинстон Черчилль, во второй, «ялтинской» цитировался Збигнев Бжезинский, в этой «обобщающей» был и одиозный маркиз де Кюстин…
Но самым драгоценным королем цитирования здесь будет уже неоднократно упоминавшийся гарвардский профессор Ричард Пайпс с его книгой «Россия при старом режиме». Он, Пайпс, кроме многого прочего, еще и признанный добросовестный сумматор, коллектор мнений десятков историков по интересующей нас теме. Приведя в своей книге много доказательств того, что русский менталитет по происхождению — крестьянский (что нам особо доказывать и не надо), отметив и тот парадокс, что «…революция 1917 года, совершавшаяся во имя создания «городской цивилизации», в действительности усилила влияние деревни на русскую жизнь», Пайпс переходит к анализу всей русско-крестьянской цивилизации.
«Исследователи русской деревни часто отмечают весьма резкий контраст между ее жизненным ритмом в летние месяцы и в остальную часть года. Краткость периода полевых работ вызывает необходимость предельного напряжения сил в течение нескольких месяцев, за которыми наступает длительная полоса безделья. В середине XIX в. в центральных губерниях страны 153 дня в году отводились под праздники, причем большая их часть приходилась на период с ноября по февраль. Зато примерно с апреля по сентябрь времени не оставалось ни на что, кроме работы. Историки позитивистского века, которым полагалось отыскивать физическое объяснение для любого культурного или психологического явления, усматривали причину несклонности россиян к систематическому, дисциплинированному труду в климатических обстоятельствах».
Столь же добросовестно Пайпс подверстывает к теме и нашего Ключевского:
«Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии». («Курс русской истории»).
А вот и он — выразительный пример той тенденции, обрисованной перед сюжетом «прогресс и Пруссия»! Буквально пять страниц тому назад говорилось, что ныне «противоречия», и даже гегелевские «антагонистические противоречия» — не разрешются, а просто заслоняются другими «противоречиями», и становится просто «не до них»!
Так и противоречие между рабочим ритмом европейца и русского. Сколько книг, памфлетов понаписано о «ленивых русских»! — политкорректный Дитер Гро не сильно касается этой темы, но мы-то все прекрасно помним этот сквозной четырехвековый (считая от Герберштейна) сюжет: «ленивый русский»!! Вот можно теперь и признать, вслед за Пайпсом и нашим Ключевским: Да! Мы … непривычны к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду.
Прекрасно. Но… ведь вокруг этой простой разницы в рабочих ритмах жизни столько строилось и выстроилось теорий! И корректными коллегами Гегеля, и рядовыми фашистскими агитаторами, понукающими Ганса отнять землю у ленивого русского Ивана, «все равно на ней толком не работающего». Признайте, ведь это «Противоречие», «Противопоставление Ганса — Ивана» — было весьма актуальное, «рабочее», движущее, рождавшее кучу теорий и практических планов. Или, если в архитектурных терминах — «несущая конструкция». И что же?
Двадцатый век нашел вам, господа, еще одних работников: японцы, корейцы, китайцы… А теперь уже и малайцы, индонезийцы. Дал им в руки отвертки, а потом и новейшие технологии — и что же выяснилось?! Что по привычке к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, — европейцы, и сами в сравнении с теми, оказалось — трижды «ленивые русские»!
Сотни миллионов уплывших за океан рабочих мест вам скажут об этом! И все эти приставки, типа: Sony перед Ericsson…
И дело здесь не в каком-то там смехотворном нашем «реванше», — ведь русские, похоже, как не считали… размеренность, ровно-умеренность — достоинством, за которое надо бы тягаться, так и по сей день не считают. Но как же быть с тем фундаментальным взлелеянным вами водоразделом, когда вы и сами оказались вдруг — не по ту, не по правильную сторону?!
А по поводу нынешних «противоречий» — есть об этом в одной песне нашей Анны Герасимовой («Умка»): «Он сказал — пРоехали!..».
РУССКОЕ «КРЕПОСТНИЧЕСТВО»
И далее, Пайпс: «Каково же было положение русских крепостных? Это один из тех предметов, о которых лучше не знать вовсе, чем знать мало». Вот за что Ричард Пайпс заслуживает огромного нашего уважения. Это фраза настоящего ученого «пропустившего через себя» тысячи книг, авторов, писавших «о крепостничестве» и отбросившего сотни из них, хотя зачастую и самых громких, раскрученных, но «знающих мало»… Слушаем Пайпса далее:
«Прежде всего следует подчеркнуть, что крепостной не был рабом, а поместье — плантацией. Русское крепостничество стали ошибочно отождествлять с рабством, по меньшей мере еще лет двести тому назад. Занимаясь в 1770-х гг. в Лейпцигском университете, впечатлительный молодой дворянин из России Александр Радищев прочел «Философическую и политическую историю европейских поселений и коммерции в Индиях» Рейналя. В книге одиннадцатой этого сочинения содержится описание рабовладения в бассейне Карибского моря, которое Радищев связал с виденным им у себя на родине. Упоминания о крепостничестве в его «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790 г.) представляют собою одну из первых попыток провести косвенную аналогию между крепостничеством и рабовладением путем подчеркивания тех особенностей (например, отсутствия брачных прав), которые и в самом деле были свойственны им обоим. Антикрепостническая литература последующих десятилетий, принадлежавшая перу взращенных в западном духе авторов, сделала эту аналогию общим местом, а от них она была усвоена русской и западной мыслью (курсив мой. — И.Ш.) Но даже в эпоху расцвета крепостничества проницательные авторы нередко отвергали эту поверхностную аналогию. Прочитав книгу Радищева, Пушкин написал пародию под названием «Путешествие из Москвы в Петербург» (Пайпс приводил далее и тот пушкинский пародийный отрывок.)