Страница 7 из 10
По свидетельству Д. А. Волкогонова, который беседовал с охранником Сталина А. Т. Рыбиным, у последнего сложилось мнение, что Сталину, который лежал после инсульта без медицинской помощи уже шесть— восемь часов, никто и не собирался ее оказывать. Похоже, что все шло по сценарию, который устраивал Берию, убежденно говорил Рыбин. Выгнав охрану и прислугу, запретив ей куда-либо звонить, соратники с шумом уехали. Лишь около девяти часов утра второго марта вновь приехали Берия, Маленков, Хрущев, а затем и другие члены Бюро с врачами.
Интересно, вспоминал ли парализованный Сталин в те короткие мгновения, когда к нему возвращалось сознание, обреченного на долгие одиннадцать месяцев молчания Ленина? И если он был причастен, как утверждает Троцкий, к насильственной смерти Ильича, что чувствовал в те жуткие секунды тиран, понявший, что с ним поступили точно так же, как он сам тридцать лет назад? Увы, никто не знает, какие ужасные картины рисовались в его пораженном кистами мозгу, которые в последние годы жизни вызывали нарушения в психической сфере и, наслаиваясь на деспотический характер, усугубляли его и без того тиранические наклонности.
А может, во время первого визита Берия, которого, кстати, долго не могли нигде разыскать, и только после многих усилий узнали: он в интимной компании в одном из правительственных особняков, находясь под винными парами, не заметил, что Сталин в болезненном состоянии? Может, он искренне считал, что Сталин действительно спит?
В это трудно поверить, учитывая состояние лежавшего на полу человека. Более того, Берия напустился на охранников и обслуживающий персонал: чего, мол, вы паникуете? Марш все отсюда и не нарушайте сна нашего вождя. Берия даже пригрозил разобраться с ними.
Во второй, утренний приезд Берия не скрывал торжествующего выражения лица. Об этом свидетельствуют и Аллилуева, и Хрущев. Д. Волкогонов в своей двухтомной книге о Сталине высказал версию о том, что Берия форсировал большую политическую игру, которую он задумал давно. Берия единственный, кто отлучался на какое-то время из Кунцево и, оставив других членов Бюро у смертного одра диктатора, ездил в Кремль.
Завещание! Лаврентий Павлович стремился учиться на ошибках других. Мысль о завещании, которое мог оставить Сталин, пронзила его мозг. Сталин в свое время упустил свой шанс, прозевал ленинское завещание, хотя практически контролировал каждый шаг Ленина, каждую его встречу, каждую строку, имея своих людей среди его ближайшего окружения. Берия не должен повторить ошибку своего патрона ни за что! А вдруг в сталинском сейфе уже лежит какая-нибудь мерзкая бумажонка о смещении его, Берии?
Опасения Лаврентия Павловича не были беспочвенными. 16 декабря 1952 года был арестован начальник главного управления охраны МГБ Николай Сергеевич Власик. Тот самый Власик, который, начиная с 1919 года, когда его, рядового красноармейца, приставили в Царицыне к Сталину, обеспечивал охрану диктатора. Ему было предъявлено обвинение в потакательстве врачам-отравителям, знакомство со шпионами, а также злоупотребление служебным положением. Власика допрашивал сам Берия.
В Государственном архиве Октябрьской революции хранится письмо Власика, направленное им в мае 1955 года на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова из Красноярского края, где лишенный звания генерал-лейтенанта бывший охранник Сталина находился в ссылке. В этом письме Власик называет Сталина Главой правительства. Так вот, «Глава правительства, находясь на юге после войны, в моем присутствии выражал большое возмущение против Берии, говоря о том, что органы государственной безопасности не оправдали своей работой должного обеспечения… Сказал, что дал указание отстранить Берию от руководства в МГБ. Спрашивал у меня, как работают Меркулов, Кобулов и впоследствии — о Гоглидзе и Цанаве. Я рассказал ему, что знал… И вот я потом убедился, что этот разговор между мной и Главой правительства стал им доподлинно известен, я был поражен этим…».
Как Берия узнал об этом разговоре — остается только гадать. Впрочем, это могло произойти двумя путями: либо Сталин сам рассказал Берии, либо Берия подслушивал и самого «Хозяина».
Далее Власик в своем письме Ворошилову сообщает: после вызова на допрос к Берии «я понял, что, кроме смерти, мне ждать больше нечего, т. к. еще раз убедился, что они обманули Главу правительства… Они потребовали показаний на Поскребышева, еще два раза вызывал Кобулов в присутствии Влодзимирского. Я отказался, заявив, что у меня никаких данных к компрометации Поскребышева нет, только сказал им, что Глава правительства одно время был очень недоволен работой наших органов и руководством Берии, привел те факты, о которых говорил мне Глава правительства, — о провалах в работе, в чем он обвинял Берию… За отказ от показаний на Поскребышева мне сказали: подохнешь в тюрьме…».
И Власик не выдержал, поскольку «получил нервное расстройство, полное потрясение и потерял абсолютно всякое самообладание и здравый смысл… Я не был даже в состоянии прочитать составленные ими мои ответы, а просто, под ругань и угрозы, в надетых острых, въевшихся до костей наручниках, был вынужден подписывать эту страшную для меня компрометацию… в это время снимались наручники и давались обещания отпустить спать, чего никогда не было, потому что в камере следовали свои испытания…»
Последний абзац — свидетельство того, как Сталин относился даже к своим приближенным. От подозрений не был застрахован никто. По этим и другим свидетельствам Берия чувствовал, что диктатор к нему охладевает.
Впрочем, не один Берия. Последние месяцы власти Сталина были зловещими. Он перестал доверять многим из своей старой гвардии — Ворошилову, Молотову, Микояну. На организационном Пленуме ЦК, состоявшемся по завершении XIX съезда партии в октябре 1952 года, Сталин неожиданно для всех устроил полнейший разгром Молотову и Микояну. Он поставил под сомнение их порядочность, в его речи сквозило политическое недоверие к ним, подозрение в политической нечестности.
Таким образом, многие историки считают, что готовилась новая крупная расправа с неугодными по образцу 1937 года. Репрессии должны были затронуть как высшие эшелоны политического руководства, так и их сторонников на местах. По всей стране проходили митинги с осуждением «врачей-убийц» и их пособников, печать пестрила сообщениями об отравителях, безнаказанно действующих в разных городах и селах. Атмосфера накалялась с каждым днем все больше и больше, и Берия понимал, что для успокоения общественности «хозяин» наверняка пожертвует им одним из первых. Любой из соратников вождя может оказаться лишним: Кузнецов, Вознесенский, Власик, Поскребышев. Кто следующий?
Удар, случившийся со Сталиным, неожиданным образом развязал клубок страхов и тяжелых предчувствий. Берия раньше всех сориентировался в принципиально новой ситуации. Надо было действовать и, прежде всего, узнать, оставил ли Сталин завещание. Если оставил — то что в нем? Сказано ли о тех, кому предстоит продолжать его дело?
Итак, пока другие соратники земного бога пребывали в оцепенении, Лаврентий Павлович, не теряя времени, мчался в Кремль. Что делал там этот страшный человек, который после устранения Власика и Поскребышева лишь один имел прямой доступ в кабинет Сталина? На этот счет, к сожалению, прямых свидетельств нет. Есть только косвенные предположения. Одно из них, представляющее несомненный интерес, принадлежит Д. А. Волкогонову.
Генерал армии А. А. Епишев, который работал одно время заместителем министра государственной безопасности, рассказывал, что у Сталина была толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете, куда он иногда что-то записывал. Едва ли для памяти, ибо она была у него «компьютерной», хотя к концу жизни и начала сдавать. Хрущев, например, вспоминает в этой связи случай, когда Сталин, обратившись к Булганину, никак не мог вспомнить его фамилию. Сталина раздражало угасание сил, он не хотел, чтобы это было замечено другими. Потому и выходил из себя, вымещая зло на других.