Страница 253 из 255
Он улыбнулся, тысячи гвоздик В последний раз увидев на рассвете. И до сих пор, свободен и велик, Он по Земле идет, смеясь над смертью.
Я помню Густу. Помню, как она В одном рукопожатии коротком Поведала, как ночь была черна И холодна тюремная решетка.
Там, за решеткой, самый верный друг, С любовью в сердце и петлей на шее, Хранил в ладонях нежность этих рук, Чтоб, если можно, стать еще сильнее.
Глаза не устают. Но во сто крат Яснее вижу наболевшим сердцем, Как руки женщин Лидице кричат И как в печах сжигает их Освенцим.
Я руки возвожу на пьедестал. …У черных женщин – белые ладони. По ним я горе Африки читал, Заржавленных цепей узнал я стоны.
И, повинуясь сердцу своему, Задумавшись об их тяжелой доле, Спросил у негритянки: «Почему У черных женщин белые ладони?»
Мне протянув две маленьких руки, Пробила словом грудь мою навылет: «Нам ненависть сжимает кулаки, Ладони солнца никогда не видят!»
Святые руки матерей моих, Засеявшие жизненное поле… Я различаю трепетно на них Мужские, грубоватые мозоли.
Ладони их как небо надо мной, Их пальцы могут Землю сдвинуть с места. Они обнять могли бы шар земной, Когда бы встали в общий круг все вместе.
И если вдруг надвинется гроза, Забьется птицей в снасти корабельной, Раскинув сердце, словно паруса, Я к вам плыву, земные королевы!
Земля – наш дом. И всем я вам сосед – Француженке, кубинке, кореянке. Я столько ваших узнаю примет В прекрасной и застенчивой горянке.
Как знамя, ваши руки для меня! И словно на рассвете в бой иду я, Опять, седую голову склоня, Я эти руки женские целую.
5
Смеясь, встречает человек рассвет, И кажется, что день грядущий вечен, Но все-таки по множеству примет Мы узнаем, что наступает вечер.
А вечером задумчив человек, Приходит зрелость мудрая и злая… Но я поэт. День для меня – как век. И возраста я своего не знаю.
Я очень поздно осознал свой долг, Мучительный, счастливый, неоплатный, Я осознал, но я вернуть не смог Ни дни, ни годы детские обратно.
Себе я много приписал заслуг, Как будто время вдруг остановилось, Как будто я лучом явился вдруг Или дичком в саду плодовом вырос.
Могу признаться, мама, не тая: Дороги все мои – твои дороги, И все, что прожил, – это жизнь твоя, И лишь твои всю жизнь писал я строки.
Я – новорожденный в руках твоих, И я – слезинка на твоих ресницах. За частоколом лет мой голос тих, Но первый крик тебе доныне снится.
Не спишь над колыбелью по ночам И напеваешь песню мне, как прежде. Я помню, как начало всех начал, Напевы ожиданья и надежды.
Вхожу я в школу старую. И взгляд Скользит по лицам – смуглым, конопатым. А вот и сам я, тридцать лет назад, Неловко поднимаюсь из-за парты.
Учительницы руки узнаю – Они впервые карандаш мне дали. Теперь я книгу новую свою, Поставив точку, отпускаю в дали.
О руки матери моей, сестер! Вы бережно судьбу мою держали, И вас я ощущаю до сих пор, Как руки женщин всей моей державы!
Вы пестовали ласково меня И за уши меня трепали часто. В начале каждого большого дня Вы мне приветливо желали счастья.
И вы скорбели, если вдалеке, В безвестности, я пропадал годами. И вы о жизни по моей руке Наивно и уверенно гадали.
Вы снаряжали нас для всех дорог, Вы провожали нас во все скитанья. Мы возвращались на родной порог И снова говорили: «До свиданья».
Когда коня седлает во дворе В неблизкий путь собравшийся мужчина, Его всегда встречает на заре Горянка с полным до краев кувшином.
Чужая, незнакомая почти, Стоит в сторонке. Только это значит, Примета есть такая, что в пути Должна ему сопутствовать удача.
Страна родная! Думается мне, Твой путь имел счастливое начало: Октябрь, скакавший к счастью на коне, С кувшином полным женщина встречала.
Она стояла молча у ворот, Прижав к груди спеленатого сына, И время шло уверенно вперед И становилось радостным и сильным.
Октябрь перед последним боем пил, Клинок сжимая, из кувшина воду… Быть может, потому так много сил И чистоты у нашего народа.
Шел человек за нашу правду в бой, И мертвыми лишь падали с коня мы. Но, родина, ни перед кем с тобой Мы голову вовеки не склоняли.
Не будет никогда такого дня, Всегда беду мы одолеем злую. И снова, низко голову склоня, Я эти руки женские целую.
6
Я у открытого окна стою, Я солнце в гости жду ежеминутно. Целую руку близкую твою За свежесть нерастраченного утра.
Несу к столу, к нетронутым листам, И щебет птиц, и ликованье радуг… Бывало, мать, пока отец не встал, Все приводила на столе в порядок.
Боясь вспугнуть его черновики, Чернила осторожно пополняла. Отец входил и надевал очки. Писал стихи. И тишина стояла.
На оклик: «Мать!» – поспешно шла она, Чтобы принять родившиеся строки. И снова наступала тишина, В ней лишь перо пришептывало строго.
Все тот же стол, и тишина вокруг – Здесь время ничего не изменило. И добрая забота близких рук Вновь не дает пересыхать чернилам.
Мне руки говорят: «Пиши, поэт! Пусть песня никогда не оборвется, Пусть наступает каждый день рассвет И мысль всегда рождается, как солнце!»
И я пишу, пока писать могу, И рано смерти многоточье ставить. Но, словно след на тающем снегу, Должна и жизнь когда-нибудь растаять.
Но песня не прервется и тогда, Когда успею сотни раз истлеть я, Она придет в грядущие года Тревожным днем двадцатого столетья.
Потомки, позабывшие меня! Отцов перерастающие дети! Целуйте, низко голову склоня, Как жизнь саму, родные руки эти! Черный ящик
Гаджи МАХАЧЕВУ I.
Уходит, уходит, кончается, Израненный войнами век. Но лодочка жизни качается Еще в ледяной синеве. Меж бездной морской и небесною Простертой ладонью дрожит… Но черный огонь неизвестности Ее обжигает, Гаджи. Тебе эти муки неведомы, Уверенный и молодой, Ты путь измеряешь победами, И время, как конь под тобой Гарцует, играя поводьями, Что держишь ты крепко в руке… А мой долгий век… На исходе он, Как будто огонь в очаге. Но спешься же, всадник стремительный, Погрейся со мной у огня. Теперь к Альхараму в путь длительный Отправишься ты без меня. Хурджины грехов переполнены, Но ради спасенья души На мост всех надежд неисполненных Скорей поднимайся, Гаджи. Ты — в гору… А мне уже надобно С вершины спускаться седой По узким тропинкам и надолбам К последней юдоли земной. Увы, не дано уже третьего… Отара моих прежних лет Тебе ль по дороге не встретилась, Идущий за мною вослед?.. А век этот падает штопором, Пылающий, как самолет, И падаю я с ним безропотно, Его постаревший пилот. Но в ящике черном, кем следует, Моя зашифрована жизнь… Его ты, как волю последнюю, В горах не нашел ли, Гаджи?
I I.
Времен подвесная дорога Все круче, опасней, страшней. И только единому Богу Известно, что станется с ней. Ты вверх поднимаешься весело, Тоскливо спускаюсь я вниз, А это грозит неизвестностью, Как мне говорил альпинист. Вагончик скрипит и качается - Последние метры уже Остались, а все не кончаются, Как будто надежда в душе. Ты, как Д ‘Артаньян, разудало Ворвался на полном скаку. А я, словно Янка Купала , Шнурки завязать не могу. Ты, будто вожак грозной стаи, Которой отважнее нет. А я за газетой шагаю Едва, как когда-то Хикмет . Сердечные струны ослабли, Беседую с четками я. Тебе ж в Салатавии славной Нет равных, гордятся друзья. Так мускулы пляшут лезгинку На черных от солнца плечах, Так мужества колкие льдинки Сверкают в отважных очах. Коня по дороге посеяв, Тащу я седло на спине. А ты по просторам России Летишь на лихом скакуне.
I I I.
Когда ты выходишь в дорогу, Горянка, наполнив кувшин, В косынке и платьице строгом Навстречу тебе ли спешит? Когда ты, Дылым покидая, Помчишься по лесу, как тур, На крыше твоей заиграет ль Аварскую песню пандур ? А некогда в детстве туманном Во всем Хасавюрте , друг мой, Известным ты слыл атаманом Среди детворы озорной. Коня еще не оседлавший, Ты был командиром уже, Поэтому бой рукопашный Тебе до сих пор по душе. Не это ли стало причиной Ошибок твоих роковых?.. Но, как подобает мужчине, Ты честно ответил за них. В степях оренбуржских пустынных За все расплатился с лихвой, Но сердце твое не остыло За серой «бастильской» стеной. … С деревьев листва облетает, На нижний этаж я схожу, Где лет журавлиную стаю В последний полет провожу. А ты, как на фуникулере Все выше и выше летишь, С судьбой переменчивой споря, Уверенный, что победишь. Уже депутаты, министры Тебя окружают давно, Но только не пей слишком быстро Успеха хмельное вино. Поскольку не всем беззаботно Быкам поломал ты рога, И на руку будут просчеты Твоим затаенным врагам. Ведь знаешь, коварней удара, Чем исподтишка, в мире нет. Стань острым клинком Чаландара , Чтоб дать адекватный ответ. Гаджи, это имя святое Тебе не за хадж дал Аллах, Оно будет дорого стоить В поступках твоих и делах. А что в тебе преобладает Сегодня — халал иль харам — Никто в самом деле не знает, Поэтому выбери сам!