Страница 227 из 255
IV.
Еще со времен Ярослава Над светлой водой Муховца В жару привечала дубрава Охотника, смерда, гонца.
И князя со славной дружиной, Купца из заморских земель… В затоне желтели кувшинки И тыкались рыбы о мель.
А ночью над сонным причалом Крик выпи будил тишину И зыбь осторожно качала, Как будто младенца, луну.
Земля эта слышала стоны И палицы, и тетивы, Хазарских подков перезвоны И песни янтарной Литвы.
И польской мазурки веселье В таинственном блеске свечей, И шляхты надменной похмелье Под лязг кровожадных мечей.
Земля эта все испытала: И срам поражений, и бред Бесчисленных битв, и опалу, И славу державных побед.
Но то, что уже неизбежно Ей вновь испытать предстоит, Страшнее чащоб беловежских И в прошлое канувших битв.
………………………………….
Сорок пятая немецкая дивизия — Тысячи касок на головах, В которых мысли только о провизии И о прочих трофейных дарах.
Прославленная дивизия сорок пятая… Под твоими сапогами стонал Париж, А Варшава от прицелов твоих попрятала Мальчишек и голубей спугнула с крыш.
Но все это было репетицией генеральной Перед спектаклем под названием: «Совершенно секретно»… Главный режиссер мнил себя гениальным И ждал, когда же наступит лето.
Чтобы на фоне естественных декораций — Синей реки и зеленого леса, Да птичьей морзянки, маскирующей рацию, Распахнуть, как занавес, дымовую завесу.
Брест одноэтажный, как на ладони, Сладко потягивается во сне… Еще мгновение — и он застонет, И станет метаться в каждом окне.
Вздрогнет полураздетая крепость: — Провокация или война?.. Уже незачем разгадывать этот ребус, Когда рухнула казарменная стена.
Когда из дымящихся серых развалин Выползают полуживые тела, На которых с картины взирает Сталин, Самодержавным взглядом орла.
Кто-то, умирая, зовет маму… Кто-то застегивается на ходу. … Майор Гаврилов, принимай команду! Больше некому в этом аду.
По разбитым клавишам и цимбалам, По горящим нотам — Быстрей! Быстрей! — Комиссар Фомин уводит в подвалы Обезумевших женщин и детей.
«Хэнде хох!..3 Капут, Россия… Как удирают твои войска! Новый порядок наводят силой, Чтобы держался не годы — века.
У Красной Армии сверкают пятки Уже под Смоленском… И лишь цитадель Все еще с нами играет в прятки, Грозный корабль посадив на мель.
В Берлине наспех печатаются билеты В Большой театр на торжественный вечер… Послушай, крепость, сопротивление нелепо, Когда защищаться тебе больше нечем!”
…. Но, стиснув зубы, молчат казематы. И даже люди молчат в бреду. Вот только очередь автоматная Порою выругается в темноту.
Ни детских слез, ни женской истерики, Хотя животы, как обоймы, пусты… Но для белого флага здесь нет материи — Белье изорвано на битвы.
Немцы думают: Все подохли — И боязливой трусцой бегут К стенам, где распластавшись под окнами, Гортанно выкрикивают: «Рус, капут!”
Но в этот миг, не зная пощады Из преисподней подвального мрака Майор Гаврилов с небольшим отрядом Бросается в штыковую атаку.
Как скорлупа, о немецкие каски Трескаются ореховые приклады. Но штыки в мундиры входят, как в масло, — И это похлеще Дантова ада.
Головы гудят, точно с похмелья, Мольба и ругань сливаются в крик… Обороне уже четыре недели — А вы рекламировали «Блиц криг4».
Не подтвердится прогноз похода: Вместо солнца — свинцовый дождь. В разгаре июля сорок первого года Сорок пятую армию пробирала дрожь.
На церковной стене штыком изуродованным Неизвестный солдат нацарапал едва: «Умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!» — И навеки уткнулся в эти слова.
А таких бойцов было три тыщи, Но сколько осталось неведомо никому… В пустых бойницах ветер свищет, И ухают совы в кромешную тьму.
Три тысячи воинов в океане вражьем… Но сказал комиссар им, примерно так: — Связи нет и не будет. Но крепость наша Станет драться, как славный крейсер «Варяг».
«Наверх вы, товарищи…» — И поползли Из черного зева сырых подземелий Все те, что биться еще могли, И те, что держались уже еле-еле.
«Гвозди бы делать из этих людей…» — Мой друг написал о таких же героях. А я бы сказал: «Они крепче камней! Из них бы гранитные крепости строить».
… Но тут приказ пришел из Берлина: — Что вы торчите у руин разбитых?.. Разровняйте их поскорее минами И прекратите эту волокиту.
Целый день палили из минометов, Каждый кирпич превратив в мишень. И к вечеру так были измотаны, Что даже поужинать стало лень.
Но назавтра с ужасом суеверным Увидели, как в предрассветном мареве Бьется, как флаг, и бьет по нервам Клочок окровавленной марли.
Танкист, мечтавший стать поэтом, Свою повязку сорвал с груди И ночью, выскользнув незаметно, К водосточной трубе ее прикрутил.
Истекая кровью, приполз в подвал И в старом блокноте, уже в бреду, Последнее двустишие написал: «Родина, верь! Враги не пройдут…”.
Ему было всего двадцать семь, Как и поручику Тенгизского полка, Но он так и не увидел совсем Ни одного напечатанного стиха.
А немцы уже пробились в костел, Где из нот, разбросанных ветром, Развели громадный костер Швыряя в него сонаты и менуэты.
Вальсы Штрауса обуглились дочерна… Фуги Баха вспыхнули заревом. А на рояле какой-то ефрейтор спьяна Автоматичными очередями гаммы наяривал.
Барабаны были штыками исколоты, Как животы беременных женщин. И скрипичные струны вспороты осколками, Будто вены у сумасшедших.
Бравый унтер вниз головой Подвесил кошку, орущую от боли, Подыгрывая ей на гармошке губной Незамысловатую польку.
«Ахтунг! Ахтунг!5 Париж и Вена, Смоленск и Киев, Знаете ли вы, Что похоронный марш Шопена Мы приберегли для Москвы?..”
…Но вдруг из невидимого подвала, Как будто из самого чрева земли, Звонко полковая труба заиграла И хриплый голос скомандовал: — Пли!
И вновь из небытия, из праха, Из немыслимых тайных нор Возникли тени, не знающие страха, И врага расстреляли в упор.
Петя Клыпа, раздувая щеки, Дул в мундштук из последних сил… Час ли, день ли? Он сбился со счета И от перенапряженья осип.
Левой рукой зажимая рану, Правой в бубен колотил Саид: — Дам-дада-дам… Отпевать еще рано Крепость, где музыка громко звучит.
…Страшный концерт между смертью и жизнью. Дирижерская палочка в мертвой руке, Как будто ветка сирени душистой, Засохла, застыв в последнем рывке.
Славный концерт между жизнью и смертью… Гарнизонный Гамлет с гранатой в зубах, Долгожданную цель наметив, Затаился в пяти шагах.
Генерал СС закурил папиросу, К дымящимся развалинам повернув лицо… Быть иль не быть?.. Больше нет вопроса, — Подумал Гамлет, выдергивая кольцо.
Все тише и тише… Шепотом почти. Уже невнятно, едва-едва Последний звук задрожал и стих — И сразу в казематах сгустилась тьма.
Люди и тени
В кругу вершин стою на крыше сакли И к темной бездне обращаю взгляд. Мерцают звезды вещие не так ли, Как два тысячелетия назад?
Пришла пора задуть огни селеньям. Спокойной ночи, люди! Надо спать. И, в дом сойдя по каменным ступеням, Гашу я лампу и ложусь в кровать.
Но почему глаза мои открыты И нет покоя мыслям в голове? Раскалены их тайные орбиты, Как жар на неостывшей головне.
И со слезами шепотом усталым Я мысли пощадить меня молю. И, с головой укрывшись одеялом, Лежу как мертвый, будто вправду сплю.
Но долго ли обман им неумелый Разоблачить и в голове моей Неумолимо обернуться целой Осатанелой мельницей чертей.
И вижу, сдавшись времени на милость, Оставшийся с былым наедине: Я не один в себе, как раньше мнилось, Два человека ужились во мне.
В дали туманной годы, как планеты, И, верный их загадочной судьбе, Раздвоенного времени приметы Я чувствую мучительно в себе.
Когда и где попутать смог лукавый? Но кажется: два сердца мне даны – Одно в груди постукивает с правой, Горит другое – с левой стороны.
А на плечах, как будто две вершины, Две головы ношу я с давних пор. Воинственен их спор не без причины, И не поможет здесь парламентер.
И сам с собой дерусь я на дуэли. И прошлое темнеет, словно лес. И не могу понять еще доселе, Когда я Пушкин, а когда Дантес.