Страница 35 из 38
Сейчас, усевшись за тренажер, я отыгрывалась за все свои неудачные попытки укротить адскую машину. Людмила в это время слегка задремала, нагло заявив, что от такой скорости, с какой я кручу педали, у нее начинается приступ тошноты. Увлекшись ездой на велосипеде, я не заметила, как прошло время. Дверь распахнулась, и на пороге комнаты отдыха возник… Альберт Эйнштейн!
«Вредно столько спортом заниматься!» — попеняла я сама себе и потерла кулачками глаза, пытаясь отогнать видение.
Видение не исчезло. Более того, повело себя довольно странно: оно уселось за стол и принялось с невероятной скоростью уплетать бутерброды.
— У меня мало времени! — заявил Эйнштейн. — Мне сказали, что вы меня хотели видеть…
Внезапно он выхватил из кармана длин-ного махрового халата блокнот и принялся что-то быстро писать.
— Э-э-э… — робко произнесла Люська.
— Да, да, не обращайте на меня внимания. Скоро начнет работу Нобелевский комитет — нужно срочно отправить туда мои работы…
— Вы господин Либерман? — на всякий случай уточнила я.
— Ну конечно, а кто же еще?! Вы думали, что я Эйнштейн?
Признаться, я именно так и думала. Вслух, конечно, этого не сказала, слезла с тренажера и с опаской приблизилась к дивану.
— Так что вы хотели? — повторил Давыд. — Напоминаю, у меня очень мало времени… Минус 78 градусов… Жидкий азот… Конечно, азот можно получать из воздуха… Гелий — очень дорого…
Я тихо ойкнула и опустилась на диван. Ну, Кузькин! Оставил двух беззащитных девушек один на один с психом! Люська же неожиданно оживилась:
— Простите, а можно узнать, над чем вы работаете?
— Высокотемпературная сверхпроводи-мость, — быстро ответил псих, не отрываясь от записей.
— Что вы говорите! Это безумно интересно! — воскликнула подруга, и в ее глазах загорелся нехороший огонек. — Вы хотите заменить в полупроводниках жидкий гелий азотом! Колоссально!
Либерман заинтересованно посмотрел на Люську.
— Да, химики всего мира работают над созданием материалов, которые становятся сверхпроводниками в жидком азоте… Я уже близок к решению! Только представьте…
Дальше начался такой бред, что я всерьез стала опасаться за собственный рассудок. Разговор двух гуманоидов с какого-нибудь Антареса был бы намного понятнее, ей-богу! Чтобы не пополнить число пациентов лечебницы доктора Кузькина, я быстро схватила тарелку и, зажмурившись, шарахнула ее о стену. Оба собеседника сразу замолчали.
— Ты чего, Жень? — удивилась Люська.
— Так, разминаюсь… — неопределенно ответила я, глядя, как по белой стене сползают дробинки красной икры. — Ничего, если я задам нашему гению пару вопросов?
Людмила перевела полный сострадания взгляд на Давыда и уныло кивнула.
— Отлично, спасибо! — просияла я. — Итак, Давыд Флавиевич, как вы относитесь к вашим родственникам? Я имею в виду Розу Адамовну, Софью Арнольдовну, Рахиль Флавиевну и ее сына, Аврума.
Давыд нервно дернул щекой и тихо ответил:
— Как к родственникам. То есть в меру люблю и в меру ненавижу. А что?
— Они вас часто навещают?
— Никогда, — криво усмехнулся Давыд. — Несколько лет назад они отдали меня в этот приют и забыли обо мне.
— Понятно. А о том, что ваш брат умер, вы знали?
— Конечно. По телевизору говорили. Мой сосед потом сообщил эту приятную новость! Я-то телевизор не смотрю…
— Понятно, — опять значительно протянула я, хотя ничего ясно мне не было. — А если бы вдруг, ну, случайно, вам сказали, что все вышеперечисленные граждане покинули этот мир?
— С чего бы это им покидать этот мир? — равнодушно пожал плечами Давыд. — Дурные люди всегда долго живут.
— Ну, не скажите! — решительно возразила Люська. — История знает много примеров…
Я угрожающе подняла вверх еще одну тарелку, и подруга замолчала.
— Чем же они такие дурные?
— Сонька — жадина и до мужиков охоча, ради денег она на все готова; Рахиль — курица. Она сыночка своего обожает без памяти и ради его благополучия никого не пожалеет; Роза, правда, женщина добрая, но чисто по-житейски абсолютно недалекая. Мужа своего боготворила, из-за него карьеру ученого бросила… А что в итоге?
— Что? — нетерпеливо воскликнула я.
Давыд как-то странно посмотрел на меня
и неожиданно спросил:
— А вы кто, собственно, такие?
— Я писательница, пишу книгу о вашем брате, Арнольде. А это, — я кивнула в сторону маявшейся Люськи, — мой научный консультант в вопросах химии. Скажите, вы со своим братом в каких отношениях были?
— В братских, — усмехнулся Давыд.
Странно, но в тот момент, когда несчаст-ный псих говорил о своих родственниках, я готова поклясться, он был абсолютно нормален. И только в глубине темных зрачков мелькало то выражение печали и скорби, то ненависти и безразличия. Какое-то время все молчали. Первым нарушил молчание Давыд.
— А почему вы вдруг заговорили о гибели всех моих так называемых родственников? Они умерли?
Я мучительно соображала, сказать больному о внезапном море членов его семейства или нет. С одной стороны, вроде бы и надо, а с другой… Вдруг он бросится меня душить? Кто знает этих сумасшедших! Но тут неожиданно заговорил мой научный консультант.
— Давыд Флавиевич! — торжественно начала Люська. — Вы человек мужественный, несмотря на все лишения, что выпали на вашу долю. Роза, Рахиль, Соня и Аврум внезапно умерли. Такое бывает! Но вы не расстраивайтесь! У вас есть еще одна племянница — это незаконнорожденная дочь Арнольда, Светлана! Она пока жива и здорова. Сегодня к вечеру она будет в городе и, если вы желаете, навестит вас!
Господи, ну кто эту ненормальную тянул за язык! Давыд побледнел и схватился за волосы, словно хотел проредить свою великолепную шевелюру.
— А Гамлет? Гамлет Авакян жив? — совершенно неожиданно спросил он.
— Жив, — растерянно кивнула я. — И сын его, Левка-горемыка, тоже…
Либерман посмотрел на нас безумным взглядом и… принялся что-то быстро писать в своем блокноте. В его бормотании нельзя было разобрать абсолютно ничего, кроме редких возгласов «Ага!» и «Ого!» Почему-то сразу стало ясно, что дальнейший разговор бесполезен и больше от Давыда Флавиевича мы не добьемся ничего. Вот и верь после этого докторам: Кузькин, помнится, говорил, что Либерман адекватен, а он, нате, пожалуйста, только задачки решает! Однако дядечка спокойно воспринял известие о внезапном море своего семейства, молодец. Даже не поинтересовался, кто, когда, почему… А чего, собственно, ему расстраиваться? Жил он себе спокойно в этой богадельне, решал задачки по химии, к получению премии готовился, никто беднягу не наве-щал… Интересно, а почему он о Гамлете спросил?
Мои размышления прервал доктор Кузькин. Судя по блестящим глазам и следу губной помады на щеке, организационные вопросы были решены вполне успешно. Давыд Флавиевич даже не поднял головы при появлении врача, продолжая что-то бормотать себе под нос и быстро писать в своем блокноте. Дмитрий Гаврилович расслабленной походкой подошел к столу и налил себе бокал красного вина. При этом руки его заметно дрожали.
— Ну что? Поговорили? — спросил он, залпом осушив бокал. — Может, вам еще кого-нибудь привести? У нас еще Наполеон есть и Петр Первый!
Тут Кузькин обратил внимание на стену, на которой кое-где сиротливо засыхали красные икринки:
— Что это? Это он натворил?
— Нет, — вступилась за Давыда Люська. — Это Женька!
— Зачем? — Дмитрий Гаврилович уставился на меня.
— Она разминалась, — охотно пояснила подруга.
Кузькин принялся обрабатывать полученную информацию, а я равнодушно пожала плечами:
— Подумаешь! Между прочим, могла и телевизор разбить! Но ведь не разбила же!
Кажется, главврач мысленно поставил мне диагноз и уже назначил курс шоковой терапии или лечение электричеством. Впрочем, изучающее глядя на меня, он очень скоро пришел к выводу, что мой случай клинический, хронический и вообще, лечению не поддается. Поэтому он задал глупейший, на мой взгляд, вопрос: