Язык цветов (Сборник)

— Ты шутишь? — Синтия всмотрелась, пытаясь разгадать выражение глаз Расса, но на его лицо легли сумеречные тени.

Его голос, подчеркнутый ритмом шагов, прозвучал печально:

— Я бросил Дайану. И не заслуживал второго ребенка. Мне понадобилось шесть лет, чтобы завязать дружбу с дочерью и вернуть себе хотя бы толику самоуважения.

— Значит, теперь ты мечтаешь о детях?

Расс пожал плечами, оглянулся, проверяя, нет ли сзади машин, и жестом предложил Синтии повернуть налево.

— Я не женат.

— Это-то меня и удивляет. Тебе следовало жениться во второй раз.

— Зачем? На свете нет женщин, достойных занять твое место.

Синтия задохнулась.

— Не надо так говорить.

— Это правда.

— У меня полно недостатков.

— Каких?

— Например, трусость.

— Когда это ты трусила?

— Когда ты исчез. — Синтия перевела дыхание. — Мне следовало научиться противостоять матери.

— В твоем положении это было слишком рискованно — ты сама так говорила.

— Знаю, и все-таки я сдалась без боя, а жаль.

Это признание было переполнено сожалением и разительно отличалось от гнева, который слышался в голосе Синтии два дня назад. Исчезла горечь, которую Расс ощущал в минуты жалости к самому себе, размышляя, что Синтия могла бы попытаться вернуть его. Они преодолели боль и горечь — иначе нечего было надеяться узнать, какими они стали.

Однако одна из теней прошлого не спешила растаять.

— Син…

— Что?

— Твоя мать знает, что я здесь?

— Еще нет.

— Но ей известно, что я приеду на свадьбу?

— Да.

— И ей сообщили, что я поведу Дайану к алтарю?

Синтия бежала молча.

— Значит, об этом вы умолчали, — подытожил он.

— Видишь, какая я трусиха?

Расс решительно встал на защиту Синтии:

— Ты сама узнала о желании Дайаны только в понедельник.

— Мне следовало немедленно позвонить матери. — Некоторое время оба слышали только постукивание подошв по тротуару. — А может, это даже к лучшему, что она ничего не знает. Надеюсь, во время свадебной церемонии, на виду у гостей, она не станет устраивать скандал. — Помедлив еще минуту, Синтия нерешительно взглянула на Расса: — Или я ошибаюсь?

Расс не знал, что ответить, но чем дольше он размышлял о последних словах Синтии — а эти размышления продолжались после того, как он доставил ее домой, — тем яснее понимал, что полагаться на волю случая не стоит. Гертруда Хоффман была способна на многое. Именно она испортила свадьбу Расса. И он ни за что не позволит ей омрачить свадьбу его дочери.

Поэтому на следующее утро Расс первым делом отправился к дому Гертруды Хоффман. Он хорошо помнил дорогу туда, поскольку десятки раз подвозил Синтию к дому. Чаще всего он останавливал машину поодаль, а потом пешком провожал Синтию, чтобы Гертруда не слышала громыхание подержанной дешевой развалюхи. Только однажды ему довелось побывать в гостях у Синтии.

Расс вспомнил, какое неизгладимое впечатление произвели на него размеры дома, изысканность и утонченность обстановки. Но в то время он был еще незрелым юнцом. С годами он сам приобрел лоск и, несмотря на то что мог оценить величие дома Гертруды Хоффман, особого трепета не почувствовал. Уютный и приветливый дом Синтии в большей степени удовлетворял вкусу Расса.

— Меня зовут Рассел Шоу, — сообщил он горничной в форменном платье, открывшей дверь. — Миссис Хоффман не ждет меня, но, если она дома, я хотел бы с ней поговорить.

Горничная провела Расса в гостиную, и это его позабавило. Девушка не знала, кто он такой, но, оценив одежду, манеру держаться и уверенность, решила, что вполне можно впустить неизвестного посетителя в дом. Стало быть, за двадцать шесть лет он ухитрился перейти из одного социального слоя в другой.

Горничная вернулась, не прошло и минуты.

— Будьте любезны следовать за мной, мистер Шоу.

Она провела его через холл, а затем по коридору к двери столовой. Там, в конце стола, накрытого белоснежной скатертью, уставленного настоящим китайским фарфором и столовым серебром, сидела Гертруда Хоффман. Увидев ее, Расс на долю секунды понял, почему Дайана считала бабушку одинокой и несчастной женщиной. Невозможно было представить себе зрелище печальнее, чем одинокая фигура за длинным столом, в окружении роскоши.

Но прошла секунда-другая, и Расс отчетливо увидел перед собой хорошо сохранившуюся, еще эффектную женщину лет шестидесяти. Ее совершенно седые волосы были уложены в безукоризненную прическу, красоту лица подчеркивала тщательно нанесенная косметика, голубая накрахмаленная блузка свидетельствовала о безупречном вкусе и аккуратности хозяйки дома. Очевидно, до прихода Расса Гертруда завтракала яичницей и тостом. Но сейчас ее вилка лежала поперек тарелки. Гертруда сидела, откинувшись на спинку кресла, поставив локти на подлокотники, переплетя пальцы и устремив взгляд на Расса.

— Я пыталась угадать, придете ли вы сюда, — резким тоном начала она. — И, признаюсь, проиграла бы пари. Мне казалось, вам не хватит смелости встретиться со мной лицом к лицу.

Ее резкость не обескуражила Расса. Гертруда избавила его от вежливых приветствий и сразу попыталась поставить на место.

— Как видите, мне хватило смелости. В ней я никогда не испытывал недостатка.

— Даже когда бросили мою дочь и внучку? — язвительно осведомилась Гертруда.

Не теряя уверенности, Расс ответил:

— В это время — в особенности. Расставание с Синтией и Дайаной оказалось самым трудным шагом в моей жизни. Они были единственными близкими мне людьми. Больше всего на свете мне хотелось остаться с ними, но такой поступок стал бы проявлением эгоизма и трусости. Я не мог дать им то, в чем они нуждались, то, чего они заслуживали и что должны были иметь. Без вашей помощи это было немыслимо, и поэтому я заставил их вернуться к вам. Такое решение требует недюжинной силы воли. Уверен, вам следовало бы поблагодарить меня.

Гертруда надменно вскинула подбородок.

— За то, что вы выставили меня на посмешище? За то, что внесли хаос в мой дом?

— За то, что я вернул вам дочь и подарил вам внучку, которая лучше всех нас. Именно из-за нее я сегодня пришел сюда. Я люблю Дайану. У нее впереди особое событие. И если без скандала не обойтись, я предпочел бы, чтобы он произошел здесь и сейчас. Дайане незачем становиться его свидетельницей.

Взгляд Гертруды не дрогнул, но подбородок слегка опустился.

— Некоторое время она сердилась на меня — и все по вашей вине.

— И недаром: как вы посмели утверждать, что я мертв? Дайана имела право знать истину.

— Зачем? Чтобы добиваться внимания человека, который ясно дал понять, что ему нет дела до собственного ребенка? Вы ни разу не попытались связаться с моей дочерью после того, как сбежали, бросив ее. Ни разу!

— Вы хотели, чтобы я продолжал общаться с ней?

— Боже упаси!

— Что бы вы сделали, если бы я попытался связаться с ней?

— Подала бы на вас в суд.

С укоризненной рассудительностью Расс отозвался:

— А вы представляете себе, что тогда стало бы с Синтией? Или с Дайаной? — Гертруда не ответила, и он продолжал: — Я уехал потому, что считал: так будет лучше для них обеих. По той же причине я не пытался связаться с ними. Шесть лет назад я известил Дайану о своем существовании только потому, что считал ее достаточно взрослой, и потому, что разлука стала невыносимой. Дайана — моя дочь, и отрицать это бессмысленно.

Судя по виду Гертруды, она взялась бы отрицать этот факт, если бы смогла. Ее раздражение прорывалось сквозь маску невозмутимости, сквозило в слегка сжатых губах, подергивающихся пальцах, немигающем взгляде.

Но немигающий взгляд Гертруды не внушал Рассу робости.

— Не знаю, что вы наговорили Дайане о наших отношениях с Синтией. Каждые несколько месяцев мы встречались с Дайаной за ленчем. Мы научились дорожить нашей дружбой. Мне нравится узнавать о событиях ее жизни, а она с удовольствием выслушивает рассказы о моих делах. Вам известно, где я живу?