Пламя судьбы

Он волновался перед первым занятием с удивительной своей ученицей, но понял это не изнутри, а лишь по тому, что нервный тик мешал больше обычного, когда брил его куафер.

...С порога взгляд выхватил ножкой в белых чулках. Параша забилась в глубь огромного кресла, и алые туфельки не доставали до пола. Дитя... Если бы это была его дочь, он с нежностью притянул бы ее к себе, погладил бы по головке. Какое славное, серьезное дитя!

Увидела его. Напряглись крохотные ступни, пытаясь достигнуть паркета, вытянулись носочки. Невольно он отметил женственную округлость икр, полетность длинной и плавной линии, теряющейся в беспорядочном ворохе юбок. Включился тот острый и радостный интерес, который зачеркнул все прежние заготовки и задал беседе не только неожиданное направление, но и свободный внутренний ритм.

– Сиди, Парашенька, – ласково сказал граф. – Паша, Паша... Параскева ты? В честь Параскевы-Пятницы родителями названа?

– Наверное. Только святая Параскева покровительствует людям торговым, а я... Да и летняя я. В июле родилась. У матушки с батюшкой не спрашивала, а сама для себя, согласуясь со святцами и житиями святых, имя веду от Евпраксии.

– Радует сердце твое Евпраксия?

– Да. Но и печалит.

И на невысказанный удивленный вопрос Николая Петровича, на взгляд расширившихся и без того больших выпуклых глаз ответила:

– Не могу следовать ей, хотя прямые указания даны.

– Какие такие указания, Пашенька?

– Вечор только, барин, не могла сдержать внутреннего гнева на одну свою подругу. И знаться с ней не хотела, а нынче вспомнила, что читала у Димитрия Ростовского. Когда недоброжелательная монахиня Германа переложила на Евпраксию немалый свой грех, моя святая не стала отрицать вины, а кротко епитимью наложенную приняла и отработала. Игуменье о своей обидчице при этом говорила только хорошее, и настоятельница, лишь случаем узнав истину, высоко оценила поступок Евпраксии.

– Святые живут по иным законам, Парашенька, Ты же мне скажи, кто тебя обидел, я накажу...

– Нет! – разом выбралась Параша из кресла. Став рядом, она оказалась выше и взрослее, чем сидя. – Вы не должны так... Если и вы считаете, что мы не должны тянуться к доброму и высокому...

– Они оттого и святые, что могут то, чего не можем мы, грешные. Надо исходить из других законов, мириться...

Ух, каким огнем опалила его – в черных бездонных глазах сверкнул а молния.

– Нет! – такая страстность может сбить с ног. – Нет! Тогда и Христос зря принес себя в жертву, принял смертные муки. Разве не для того все, чтобы показать нам путь?

...Не было в его жизни мгновения, которое вместило бы столько самых разных чувств, ощущений, отрывочных и противоречивых мыслей. Разве сам он где-то в начале своей жизни не загадывал жить праведно? Разве не бился вот так же над невозможностью соединить жизнь и мечту? А если бы он был не один? Если бы рядом была та, которая тоже решила бы идти по пути, указанному свыше? Возможно, тогда он не покончил бы с юными грезами, не опускался бы, не падал все ниже и ниже – до того предела, когда жизнь теряет смысл и становится непосильной тяжестью. Впрочем... Поздно.

Однако каким же великим должно быть счастье, если отношения между мужчиной и женщиной не оканчиваются минутным сладким покоем, а имеют результатом достойную жизнь. Слева в груди появилась легкая боль, и он машинально приложил к сердцу руку.

– Что с вами? Вам... плохо?

Метнулась, приблизилась, и он вдруг ощутил, что ее волосы пахнут малиной, прогретой на солнце. И душный и теплый запах этот был сплавлен с ее потрескавшимися шершавыми губами, опаленными румянцем скулами, алым пятном башмачка и непокорными кольцами смоляных волос на тонкой шее. Именно шеи, невинной и слабой, ему мучительно захотелось коснуться ртом. Он даже почувствовал солоноватость кожи, покрытой нежным детским пушком. Пройтись губами от плеча до кисти, задержавшись у локтевого сгиба – там запах летнего леса будет еще сильнее, запах ее чистого полудетского, полудевического тела.

Он вздрогнул и отступил на шаг, а после и вовсе перешел на другую сторону большого библиотечного стола.

– Нет, все хорошо. И то хорошо, что ты много думаешь о жизни, это поможет тебе понять новую роль. Но в силу своих малых лет ты многого знать не можешь, и я попытаюсь тебе подсказать... История Белинды закончилась благополучно...

– Да, я прочла либретто.

– Чем взяла Белинда? Почему губернатор вернулся к ней?

– Тем, что не унижалась, но и не скрывала своих чувств. Можно не верить обстоятельствам, но страданиям не верить нельзя.

– Пожалуй, точнее не скажешь. Умница.

Ободренная графом Параша преобразилась. Раскованная в движениях, она была очень хороша. Чего стоят признанные идолы красоты перед этими сполохами жизни? Юность, подвижность, игра ума, отражающаяся на лице... Он не мог оторвать от нее глаз.

– Подруги мои считают, что любовь у мужчины надо вымогать ловкостью и лукавством. Но я – то есть Белинда, конечно, – полагает уловки делом низким и не хочет заменить любовь на скрытую войну с губернатором. Она готова ко всему к тому, что ее не примут, отвергнут, не оценят... Но ей не нужно малого. Только привязанности истинной хочет...

То, что она говорила, было для Николая Петровича неожиданным. Не такой и ребенок, если понимает и сложность, и неоднозначность отношений мужчины и женщины. Может, не так и невинна?

– Да, так. Неужто тебе приходилось переживать нечто подобное?

Вопрос застал ее врасплох, пухлый рот приоткрылся, совсем по-женски закусила нижнюю губку, молчит в растерянности. С трудом произнесла:

– Да... В мечтах, конечно. Когда читаешь роман и представляешь...

– Ну ладно, ладно. Я не требую от тебя открывать девичьи секреты, – засмеялся Николай Петрович, с невольной радостью отметив ее полную неспособность ко лжи. – Как Белинда встретила весть о предстоящей женитьбе губернатора? Как ты выразишь это? Пение после, за него я не опасаюсь.

– Показать?

– Покажи.

...Отступила от кресла. Окаменела... Еще несколько шагов в тень, в глубь пространства. Прислонилась спиной к стене, распласталась, словно пытаясь удержаться за нее разведенными руками. И граф ощутил силу беды, силу не нашедшей выхода страсти. И это было сродни чуду – перед ним была уже не девочка, а страдающая женщина. И женщина прекрасная, чувственная, со всеми признаками настоящей породы.

Пауза. И только когда Параша села по-ученически на самый уголок огромного кресла, граф сказал:

– Замечательно. И неожиданно. Великая Рокур из Гранд-опера в подобном случае делала так...

Смешно показал, прижав большие руки к лицу.

– Я примеривала и этот жест, он тоже подходит. Только в клавире здесь есть два такта, которые требуют движения.

Вскочила. Напевая, снова сделала шаг назад, после еще несколько – так, чтобы ритм и движения слились естественно.

– Какая же ты умница! И клавир знаешь, и либретто. А главное, понимаешь все как надо. Вот уж мы покажем, что значит настоящий театр. Не гагаринский и не голицынский-шереметевский! Попроси у меня подарок, Пашенька, я был бы рад...

Бессильно рухнула в кресло. Дыхание трудное, ходуном ходят под самой кожей ключицы.

– Эта роль для меня – лучшая награда.

– Я бы рад был... Брошь хочешь? Или колье?

– Что вы, что вы, барин... Не ношу я пока.

Забыл, что мала она. И порадовался еще раз, что бескорыстна.

– Ну, тогда до завтра.

Выходя, граф подумал: «Что за яркие розы на щеках? И отчего эта слабость после подъема? Уж не болезнь ли? – Но тут же прогнал тревожные мысли. – Актер и должен быть по природе подвижен и чувствителен до нервности».

Отныне по утрам он просыпался в счастливом предчувствии встречи. После завтрака спешил в библиотеку, где ждала его девочка. Дитя, конечно же, дитя. Но и великая актриса, какая внесла в его жизнь и смысл, и реальную цель. Дитя, но и серьезный, нравственный человек Паша на своем уровне решала те же вопросы, что и он. На нее, правда, не давил груз ошибок – ну да и не дай такого Господь никому!