Страница 3 из 120
Месье Кларке махнул рукой в сторону завораживающей выставки оружия.
— Вот! Моя коллекция. Они милы — эти маленькие мечи, нон? — Он взял маленькую рапиру и протянул ее мне, вручив похожую и Джонни.
Какое непередаваемое завораживающее ощущение — держать в руке хорошо сбалансированную шпагу. Я разминал запястье, не совсем умея добиться этого баланса. Месье Кларке взял меня за руку и показал, как нужно держать ее.
— Не хотелось бы вам обучиться надлежащим образом? — подмигнув, спросил он. — Я мог бы многому научить вас.
Неужели такое возможно? Мы держали в руках эти рапиры и могли сражаться на них, подобно самым лучшим фехтовальщикам. Я был счастлив, пока мне не пришла в голову мысль, заставившая потупиться.
— О, у нас нет денег, сэр. Мы не можем заплатить вам, а наши родители вряд ли станут — они достаточно скупы.
— Я не желаю оплаты. Умение, которое вы приобретете у меня, будет достаточной наградой! Но сперва я покажу вам эти простые парирования.
И он принялся обучать нас. Мы не только учились фехтовать современным спортивным оружием — рапирами, шпагами и саблями, но также и древним оружием разных форм, веса, размеров и баланса. Он обучил нас своему чудесному искусству.
Мы с Джонни посещали специальную комнату шпаг месье Кларке каждую свободную минуту. Он, казалось, был благодарен нам за возможность передать умение, также как и мы ему — за шанс научиться.
К пятнадцати годам мы оба были весьма неплохими фехтовальщиками, и мне думается, что я немного превосходил Джонни, хотя это мое личное мнение.
Примерно в то же время родители Джонни переехали в Чикаго, так что я стал единственным учеником месье Кларке. Если я не был занят физикой в школе, а позже в университете, то меня можно было найти у него оттачивающим свое мастерство. И наконец настал день, когда он закричал от радости. Я победил его в долгом и сложном поединке!
— Ты самый лучший, Майкл! Лучше, чем все, кого я знал!
Для меня это была самая высокая похвала, которую я когда–либо получал. В университете я, конечно, занимался фехтованием и был отобран в американскую сборную на Олимпийские Игры, но из–за критического положения в учебе мне пришлось выйти из состава команды.
Вот так я научился фехтовать.
В минуты крайней подавленности я считал этот вид спорта довольно бессмысленным — архаическим и лишь косвенно полезным, в том смысле, что он дал мне превосходную реакцию, укрепил мускулы и оказался полезен в армии. Я был уже физически подготовлен.
Мне повезло. Я хорошо учился и уцелел на военной службе, часть которой прошла в боях с партизанами во вьетнамских джунглях. К тому времени мне исполнилось тридцать, и я был известен в мире физики. Одержимость идеей передачи материи выдвинула меня в начальники отдела, ответственного за изобретение машин.
Я помню, как мы сутками работали над ней, стараясь увеличить ее возможности, дабы она могла переносить на расстояние человека.
Неоновые лампы на потолке лаборатории освещали сверкающий шкаф из стали и пластика, направленный на него большой «транзисторный конус», а также другое оборудование и приборы. Так работала наша пятерка — трое техников и доктор Логан, мой главный помощник.
Я проверял приборы, в то время как Логан и техники работали с оборудованием. Вскоре все датчики показывали то, что им полагалось, и мы были готовы к проведению опыта.
Я повернулся к доктору Логану и молча взглянул на него. Он выразительно посмотрел на меня. Затем мы пожали друг другу руки — это было все.
Я влез в машину. Раньше они пытались отговорить меня от этого сумасшествия. Но ко времени проведения эксперимента — сдались. Логан снял телефонную трубку и связался с бригадой, управляющей «приемником», расположенной в лаборатории на другой стороне здания.
Логан сообщил бригаде, что мы готовы. У них тоже было все в порядке.
Логан подошел к главному рубильнику. Сквозь небольшую стеклянную панель в шкафу я увидел, как он медленно включил его. Мое тело пронзил разряд. Трудно передать то странное ощущение, когда передатчик начал работать и каждый атом моего тела был оторван от соседнего. У меня закружилась голова, затем пришло состояние нарастающего во мне страшного давления. Я почувствовал, что взрываюсь и разлетаюсь в разные стороны.
Все вокруг стало зеленым, и мне показалось, что я мягко распространяюсь во всех направлениях. Затем вокруг расцвели буйные краски — красные, желтые, пурпурные, голубые.
Возникло все нарастающее чувство невесомости — даже скорее бестелесности. Я как бы струился сквозь черноту, и МОЙ МОЗГ мигом опустел. Меня швырнуло на огромное расстояние, за пределы времени и пространства — и я покрыл его за несколько секунд. Вмиг все исчезло.
Я пришел в себя — если только можно так сказать — под лучами солнца лимонного цвета, посылавшего лучи с почти пурпурного неба. Это был цвет намного более интенсивный, чем какой–либо из виденных мною раньше.
Но когда я огляделся вокруг, то понял, что изменился не только цвет мира. Я лежал в тихо колышущемся сладко пахнущем папоротнике. Но он был не земной. Этот папоротник был невозможного алого оттенка!
Я протер глаза. Передатчик, или скорее приемник, сработал неверно и собрал меня, слегка поднапутав с чувством цвета.
Я встал и посмотрел сквозь море алого папоротника. И разинул рот.
На фоне цепи желтоватых холмов пасся зверь, по размерам не уступавший слону, но с пропорциями лошади. На этом сходство со всеми виденными мною зверями кончалось. Это существо было пестрого бледно–лилового и светло–зеленого цвета. На его плоской, почти кошачьей голове ветвились длинные белые рога. У него было несколько хвостов, обычных для рептилий, и один огромный глаз, занимавший почти половину его морды. Глаз сверкал и блестел на солнце.
Зверь не без любопытства посмотрел в мою сторону и, опустив голову, пошел прямо на меня.
С диким криком я бросился бежать, пытаясь себя уверить, что испытываю кошмарную галлюцинацию, возникшую в результате неисправности в передатчике или приемнике.
Слыша за собой громовой топот зверя, издающего мычащие звуки, я припустил что было сил. Обнаружил, что бежать очень легко, — не стало земного притяжения.
Затем слева от себя я услышал музыкальный смех. Веселый голос окликнул меня на языке, показавшемся мне странным, волнующим и таким прекрасным, что, казалось, он не нуждался в переводе:
— К АКСААА МАНХЕЕЕА ВОСУ!
Я замедлил бег и посмотрел в сторону источника этого голоса, и увидел девушку, самую прекрасную, какую когда–либо видел за свою жизнь.
Ее незаплетенные в косы волосы были длинными и золотистыми. Лицо было овальным, а белая кожа — чистой и свежей. Она была обнажена, если не считать обвивавшего ее плечи тонкого плаща и широкого кожаного пояса вокруг талии. На поясе был прикреплен короткий меч и кобура, из которой торчала рукоять неизвестного мне пистолета. Девушка была высокой, с прелестной фигурой.
Ее нагота не была явной, и я сразу принял ее за норму. Девушка, кажется, не сознавала и не стеснялась ее. Позабыв о звере, я стоял и смотрел на незнакомку.
Снова она запрокинула голову и весело рассмеялась. Неожиданно я почувствовал, что мне щекочет шею что–то влажное. Думая, что это какое–то насекомое, я поднял руку, чтобы смахнуть его. Но насекомое оказалось слишком крупным. Я обернулся. Этот странный лилово–зеленый зверь, с глазом, хвостатый и рогатый, нежно лизал меня!
Пробует меня на вкус? Я все еще не мог отвести глаз от девушки, поэтому эта мысль мелькнула и пропала.
Я понял, что где бы я сейчас ни находился — во сне или в затерянном мире, — я в панике убегал от дружелюбного домашнего животного. Я покраснел, затем тоже рассмеялся. Через минуту я решился задать вопрос:
— Если только это вас не обидит, мне хотелось бы знать, где я нахожусь?
Услышав меня, она наморщила свой лоб Юноны и медленно покачала головой:
— У ХОЙ МЕЕЕЕАЛИ? КИВИНИИ НОРШАСА?
Я пробовал спросить по–французски — снова неудачно. Испанский был равно не эффективен в создании понимания между нами. Мой латинский и греческий были ограниченными, но я испробовал их тоже, но ничего не добился. Она произнесла еще несколько слов на своем языке, который, когда я внимательно вслушался, показался мне отдаленно схожим с классическим санскритом.