Страница 52 из 156
— Нет, они друг друга не переносили. И Гиммлер, и Гитлер, и Борман не скрывали своей ненависти к церкви и, насколько мне известно, после победы собирались устранить церковную иерархию. (В данном случае я ссылался на слова Лахузена.)
Папен с готовностью кивнул.
— И Геринг так разочаровал меня. Мне казалось — потому что он все же выходец из иных кругов, его отец был одним из высокопоставленных чиновников во времена кайзера, — так вот, мне казалось, что полученное им воспитание предполагало наличие каких-то моральных установок, что он не даст себя увлечь радикализмом Гитлера. Вместо этого он во время своих выступлений в рейхстаге каждый раз возносил Гитлера до небес и даже не подумал выразить протест по поводу творимых беззаконий.
Геринг явно не ошибался, утверждая, что Гитлер охотно прибегал к его услугам, поскольку у Геринга была тьма почитателей среди юнкерства и офицерства.
— Я делал все, что мог, — продолжал Папен. — Я даже заявил королю Швеции, чтобы тот использовал свое влияние, чтобы убедить Гитлера в ошибочности его антисемитской политики. Я требовал дать ему вопросник, чтобы он это подтвердил.
Камера Нейрата. Нейрат докуривал вторую из двух сигарет, преподнесенных ему мною ко дню его рождения. Подготавливая свою защиту, он приводил свои разногласия с Гитлером согласно документу Хосбаха, затем объяснил свою роль в Мюнхенском соглашении и в чехословацких событиях.
Когда Чемберлен заявил о своей готовности ради предотвращения войны прибыть в Мюнхен и обсудить вопрос о Судетах, Нейрат встретился с Гитлером, желая переубедить его, хотя к тому времени уже не был главой внешнеполитического ведомства. Нейрат был вынужден буквально уговаривать Гитлера, и в конце концов он сумел его убедить, что Муссолини будет лишь приветствовать заключение такого соглашения. Гитлер заявил Нейрату следующее: «Ладно, если Муссолини за, я согласен выслушать».
Нейрат сумел организовать телефонный разговор Гитлера и Муссолини, тот не протестовал. По прибытии Чемберлена и Даладье он приветствовал обоих глав государств, а позже поинтересовался у Даладье, не желает ли Франция предварительно проконсультироваться с Чехией по вопросу о Судетах (я спросил у Нейрата, почему же все-таки никаких консультаций не было).
— Знаете, что мне ответил Даладье? Это даже как-то неудобно повторять вслух. Он мне сказал: «Чехи поступят в точности так, как мы скажем». Так и сказал. Но после подписания соглашения он все же забеспокоился: «По возвращении домой меня ждет побитие камнями». Я успокоил его, что по возвращении его встретят с ликованием — ведь он предотвратил войну. Так и случилось. И его, и Чемберлена встречали ликующие толпы англичан и французов — все верили, что мир в Европе спасен.
Камера Гесса. Гесс снова принялся жаловаться о том, что желудочные колики и шум, производимый по ночам охраниками, никак не дают ему сосредоточиться.
— А что, другие разве не жалуются на них? — спросил он.
Я ответил, что подобные претензии выдвигал Риббентроп и некоторые другие обвиняемые. Гесс заметно заикался, было видно, что он с трудом подбирает нужные слова, чтобы выразить свои мысли; иногда он вовсе не заканчивал фразы — не мог подобрать нужного слова. Слова, на которых он спотыкался, не относились к разряду эмоционально-окрашенных или сложных для запоминания. Он сказал, что ему стало тяжело следить за ходом процесса, поскольку абстрактное юридическое приведение доказательств (о вине партийных организаций) непосильно для его понимания. Гесс утверждал, что временами ход его мыслей внезапно меняется, и он внезапно понимает, что не слушает.
Я проверил его память, предложив ему перечислить главных свидетелей, и установил, что он забыл не только тех свидетелей, которых заслушивали всего неделю назад, но и Паулюса, что говорило о прогрессирующей частичной потере памяти о событиях более чем двухнедельной давности. При упоминании Паулюса он переспросил меня, не выступал ли тот в качестве свидетеля, поскольку имя ему кажется знакомым.
— Вы можете припомнить какое-нибудь связанное с ним событие? — спросил я Гесса.
— Не знаю — мне кажется, что его имя связано со свидетельскими показаниями.
— Вы не помните, о чем он говорил?
— Нет. Этого я не помню.
— Вы помните, как вы полетели на самолете в Англию и все, что связано с этим полетом?
— Я помню, почему я полетел в Англию, но деталей не помню. А что, раньше я об этом помнил?
— Да, когда к вам вернулась память, в течение двух недель она отличалась полной ясностью. Ну, видите, герр Гесс, — я придал своей речи оттенок серьезности, — я должен помочь вам освежить память. Попрошу вас описать все, что вы помните о своем полете в Англию. Потом мы сравним записанное вами с тем, что вы приводили в вашем письменном интервью для прессы. Помните о нем?
Гесс интервью не помнил.
— Я помогу вам вспомнить о вашем полете в Англию. И о свидетелях. Вы же не хотите, чтобы на процессе, когда вас спросят о чем-либо, вы встали и просто сказали, нет, ничего не помню, в особенности после вашего признания в том, что вы лишь симулировали потерю памяти.
— Нет… нет…
Я заверил Гесса, что еще зайду к нему сегодня. Не успел я покинуть его камеру, как Гесс тут же стал усаживаться за описание своего полета в Англию. Я заметил, что в процессе описания своей одиссеи Гесс ненадолго ложился на койку подумать, после чего поднимался и продолжал записи.
Примерно три часа спустя я снова был в его камере — к тому времени Гесс, уложившись в 300 слов, завершил описание своего полета, приведя и некоторые сопутствующие обстоятельства, опустив, однако, кое-что из деталей, которые помнил раньше. Я пообещал ему прийти еще раз и принести с собой записанные на листке бумаги вопросы, чтобы понять, что же он помнил, а что нет, и что в дальнейшем буду раз в неделю приходить к нему для освежения его памяти.
— Разумеется, все это останется между нами, — добавил я на прощание.
Идея пришлась Гессу но душе.
Когда обвиняемые утром один за другим входили в зал заседаний, интерес к делу о поджоге рейхстага еще не успел остыть (в выходные дни в одной из газет появился очерк, в котором вина за поджог рейхстага в 1933 году приписывалась Геббельсу и Герингу). Риббентроп расспрашивал других обвиняемых, слышали ли они об этом, и все заговорили о пожаре рейхстага еще до того, как на скамью подсудимых уселся Геринг. Шахт повторил, что с самого начала знал об этом. Фриче заявил, что в свое время ему было сказано, что это — дело рук коммунистов, в чем он никогда не сомневался. Ухмылки Йодля свидетельствовали о том, что он не имел ничего против того, чтобы лишний раз увидеть, как бывший командующий люфтваффе садится в лужу, а Папен грустно качал головой. Фрик, наверное, был единственным, который не верил этой басне, да и вообще не желал вникать в ее правдоподобность. Он утверждал, что партия нацистов не нуждалась в таких пропагандистских уловках, как пожар рейхстага, она и так обладала большинством в рейхстаге, и посему вся идея никуда не годилась.
Обеденный перерыв. Сегодняшние заголовки газет явно работали на Геринга: ««Объединяйтесь против дальнейшего продвижения русских», — призвал Черчилль в Фултоне».
— Разумеется, я же об этом давно говорю, — торжествовал Геринг, поднявшись наверх во время обеденного перерыва. — Так было, есть и будет. Вы еще убедитесь, что я был прав. Снова на повестке дня старое доброе равновесие сил.
И когда я подошел к нему во время еды, Геринг снова начал свои разглагольствования.
— Это им за попытку стравить нас с Востоком. Они никогда не могли решить, с кем нас стравливать, с Западом или с Востоком. А теперь, видите ли, Россия кажется им слишком уж сильной, поэтому срочно нужно отыскать ей противовес.
Я спросил Геринга, верит ли он, что Англия пошла на подписание Мюнхенского соглашения ради того, чтобы, использовав в качестве стимула Чехословакию, подстегнуть Германию к агрессии против России.