Нюрнбергский дневник

И одно для нас ясно — Германии предстоит объединяться либо с англичанами, либо с русскими, если она снова хочет подняться. И, видимо, приоритет на стороне русских. И они не дремлют! Фриче говорил мне, что они все время справляются обо мне. Я и знать не знал, что они так мною заинтересовались. Может, к лучшему было бы, если бы меня арестовали они.

— Вы действительно в это верите?

— Как знать? Это только одна из возможностей. Впрочем, они бы меня сразу ликвидировали. Хотя, с другой стороны… И все же я ни за что бы не принял коммунизм — слишком уж долго я с ним сражался. Вероятно, это зависело бы от того, сумели бы мы достичь какой-то договоренности.

Камера Риббентропа. Мне бросился в глаза ворох бумаг на столе в камере Риббентропа, обитатель камеры сосредоточенно и нервно копался в них. Стоило мне оказаться на пороге, как он сразу же обрушил на меня нескончаемый поток оправданий. Риббентроп говорил настолько быстро, будто рассчитывал тем самым замедлить ход времени, чтобы успеть вымолить себе прощение.

— Вы верите в то, что я действительно планировал агрессивную войну, герр доктор? Обвинение представило совершенно необъективную картину! Я не сомневаюсь, что в распоряжении представителей обвинения имеется и масса документов, которые доказывают как раз обратное. Сначала они утверждали, что это я вбил в голову Гитлеру идею о невмешательстве Англии. Теперь же утверждают диаметрально противоположные вещи. Все можно рассматривать с очень многих сторон. Поймите, я действительно перенес сроки нападения на Польшу, когда Англия выступила с гарантиями ее суверенитета. И потом, это обвинение в антисемитизме. Это совершенно вопреки моей натуре! Ни одному слову Лахузена верить нельзя! Если принимать во внимание тот всеобщий психоз и ту ненависть, возобладавшие в мире, то не составит труда отыскать какое угодно высказывание. Сила на вашей стороне, и мы уже ничего не в состоянии изменить. Но насколько же неумно обвинять нас за то, что было сказано в порыве, под воздействием эмоций и всеобщего военного психоза! И со стороны евреев не очень-то умно столь открыто выражать свою ненависть к нам. Поймите, я на них не в обиде, но это ведь так неумно…

— А какова, по-вашему, роль евреев в этом процессе?

— О, я прекрасно понимаю, что они обладают и силой и немалым влиянием. Ведь в Нью-Йорке столько банкиров-евреев. Вам не приходилось слышать о Кун-Лёбе и Феликсе Варбурге? Но я не антисемит, ни в коей мере не антисемит! Не следует прислушиваться к тому, что говорит этот Лахузен! Мне всегда приходилось иметь дело с евреями-предпринимателями. Вы просто попытайтесь представить себе человека — я имею в виду Лахузена, — который 6 лет просидел на своем посту… И этот человек утверждает, что все это время работал против нацистов. Если он был против, тогда ему следовало сразу уйти со своего поста…А потом он выдает устное показание, основанное на личных воспоминаниях периода военного психоза. Вы ведь психолог. И без сомнения помните тот эксперимент Ломброзо относительно достоверности свидетельских показаний. От двенадцати разных людей он получил двенадцать совершенно различных описаний одного и того же происшествия!

Голос Риббентропа стал тихим и жалостливым:

— Почему победители не могут рассматривать все это как одну из неотвратимых исторических трагедий, почему бы им не попытаться отыскать миролюбивое решение? — молил он. — Нет смысла громоздить ненависть на ненависть! В конечном итоге это ударит рикошетом и по вам, поверьте!

— А почему ни вы, ни Гитлер раньше об этом не задумывались? Бог тому свидетель — союзники войны не желали! Это Гитлер, подстегивая в народах скрытую ненависть и агрессивность, денонсировал международные договоры, нарушал принципы нейтралитета, отказывался от выдвинутых мирных предложений.

— Вы знаете о том, что он никогда не информировал меня обо всех этих сопутствующих обстоятельствах? На самом деле! Большинство из того, что вы здесь перечислили, стало мне известно лишь на этом процессе. И я не уверен, что тот документ от 1937 года — не фальшивка.[9] Мне об этом ничего не известно. Я, во всяком случае, там не присутствовал. Присутствовали Нейрат и Фрич. Но могу вас заверить, нас всех возмущают эти преследования и жестокости! Все это просто не по-немецки! Можете себе представить, что я способен кого-то убить? Вы же психолог. Признайтесь честно, похож кто-нибудь из нас на убийцу? Я не могу себе вообразить, что Гитлер отдавал такие приказы. Я не могу поверить, что он об этом знал. Я знаю, что он мог порой поступать жестко. Но я всем сердцем верил в него! Он мог быть и очень добрым! Я все для него делал!

Эти приказы отдавал Гиммлер. Но сомневаюсь, что Гиммлер — настоящий немец. У него было такое странное лицо! Мы с ним не ладили.

— Вы допускаете, что Гиммлер совершал все эти деяния без позволения на то Гитлера и без четко сформулированного приказа последнего?

— Мне это неизвестно. Мне это действительно неизвестно. Но не забывайте, итоги последней войны поставили нас в безвыходное положение. Такая нищета и безработица. Германии требовалось жизненное пространство. Если бы только нам оставили одну-единственную колонию, никто и никогда не услышал бы о Гитлере!

Затем беседа коснулась атомной бомбы и как раз проходившей в Москве конференции но вопросам контроля над атомным оружием. Я рассказал Риббентропу о небывалой разрушительной мощи этого оружия, о мирном использовании атомной энергии, а также возможностях с се помощью как уничтожить, так и освободить человечество.

— Боже мой! — вырвалось у Риббентропа, — это же означает тотальную революцию в развитии цивилизации, верно? Полную ревизию всех нынешних представлений?

— Да, все прежние представления о промышленности, о международной экономике и политике с позиции силы отныне не имеют хождения. Представьте себе, если бы Гитлер не был столь нетерпелив, можно было бы постепенно внедрить использование атомной энергии в мирных целях на благо промышленности, а не первым делом ударяться в экспериментирование со страшнейшим оружием. Германия получила бы его ничуть не позже остальных. И в свете этого вопрос о жизненном пространстве отпал бы сам собою.

— Вы считаете? Боже праведный! Вот это мысль! Больше и не скажешь! Вы рассказали мне нечто в высшей степени любопытное, герр доктор! Все это весьма и весьма удивительно! Мне кажется, бессонная ночь мне сегодня обеспечена!

Камера Штрейхера. В канун Рождества христианские постулаты волновали Штрейхера ничуть не больше обычного.

— Пастор оставил тут мне брошюрки, но мне до них дела нет. Знаете, я и сам в некотором роде философ. И немало передумал насчет сотворения мира Богом. И при этом всегда задавал себе один и тот же вопрос: коль мир этот создан Богом, кто же в таком случае создал самого Бога? Как видите, если слишком над этим задумываться, недолго и в дурдом угодить. И вся эта тягомотина о еврее Христе, сыне Божьем, не знаю, уж очень это все смахивает на пропаганду.

Штрейхер осведомился о последних событиях в мире. Я сообщил ему о состоявшейся в Москве конференции по вопросам контроля над атомным оружием. Далее я рассказал ему о том, что атомная энергия означает коренной переворот в экономике, политике и даже философии, так что вопрос о жизненном пространстве утрачивает свою актуальность.

— Что вы говорите? — изумился Штрейхер, выпучив от удивления глаза. — А как же изготовить все эти атомы?

Я объяснил ему, что изготавливать атомы нет нужды, речь идет просто об использовании уже имеющейся в природе энергии. Но, судя по всему, такое объяснение показалось Штрейхеру заумным. Он попросил меня снабдить его литературой и иллюстрациями на данную тематику.

Камера Геринга. И даже сегодня настроение Геринга никак не назовешь рождественским. Он настаивал на том, что своекорыстие отдельного человека и наций в целом — единственная реальность. Так мы перешли к мюнхенскому соглашению.

9

Документ Хосбаха — см. заседание от 26 ноября.