Страница 49 из 76
— Я убью этого сукина сына, — сказал Алексеев. — Что за чушь он им внушил?! Это был не транс, транс я знаю, это было другое! Они действовали как зомби! Они были запрограммированы на смерть! И это Корнейчук тоже слышал. Когда Алексеев, придя в себя, рассказал, что его просто выпихнули из танка, Корнейчук первым делом вызвал к себе гипнотизера. Шварц только руками разводил — он готовил ребят к эксперименту как обычно.
— И они вели себя как обычно? Испуганный гипнотизер божился, что точно так же сперва друг над дружкой подшучивали, потом обретали особое состояние духа — жизнерадостно-отрешенное. Он не сразу сказал, что Влад перед сеансом долго рассматривал в коммуникаторе фотографии маленькой дочки.
Похоже, догадка подтвердилась — до сих пор эксперименты были для взрослых и благополучных мужчин игрой, вроде сафари за государственный счет. Сейчас они только начали осознавать, какая опасность грозит им и их близким. А понять эту опасность в полной мере мог только сам Корнейчук. То, что где-нибудь в тихих местах приземлятся десантные катера, — это еще полбеды. Слишком скоро распространяется информация на планете Земля. Сразу вспыхнет паника на мировых биржах, рухнут все твердые валюты, взлетят цены, и люди начнут терять человеческий облик, бросятся на штурм оптовых складов, станут за любые деньги запасаться оружием.
Корнейчук чувствовал настроение пропавших ребят — созвучное своему собственному. Он понимал, что иначе эксперимент завершился бы обычной полуудачей — где-то часа два проболтавшись, танк и грузовик возникли бы километрах в пяти-шести от старта, как оно обычно и происходило. Следовало бы радоваться тому, что удалось затащить в пространственный туннель карьерный грузовик, но депрессия Алексеева оказалась заразна.
К тому же пропали сразу трое «исчезальщиков». Значит, остальных следовало беречь.
— Пока ты не выздоровеешь, эксперименты отменяются, — сказал Корнейчук Алексееву. — Может, к тебе кого-нибудь позвать? — Позовите Диму, — попросила Наташа.
Дима Веревкин, с которого началась вся эта история, своим суровым видом действовал на Алексеева как-то завораживающе — невольно вселял в душу уверенность и стойкость.
— Хорошо, Наташа. Корнейчук вышел из домика медпункта. У дверей собрались почти все — «исчезальщики», водители, повара, обслуживающий персонал, специалисты. Сказать им было нечего — прошло более суток, надежды на возвращение танка и грузовика почти не осталось.
Стараясь держаться прямо и выступать, как манекенщица, Корнейчук молча прошел через толпу. Он знал — его невзлюбили. И за то, что сказал правду — тоже. Без правды всем жилось куда лучше.
Один только Лёнечка Курчик пошел за ним следом.
Корнейчук принялся составлять в уме текст рапорта. Он еще не знал, можно ли считать эксперимент успешным, но рапорт был ему сейчас необходим — когда пишешь такие тексты, невольно чуточку приукрашиваешь действительность, и от этого может полегчать на душе.
— Чего тебе, Лёня? — спросил он забежавшего вперед мальчика. — Вы, Денис Николаевич, не расстраивайтесь, им там не страшно. — А как им там? — Никак. Они там сидят, разговаривают. Я однажды в магазин за тетрадками шел. Думал про игрушку, знаете, у меня в компе такая стратегия — «Мир Тесея», и классно так думалось! А потом оказалось — меня шесть часов не было. Им там хорошо, честное слово! Сидят, разговаривают, чай пьют… — Какой чай? — Они же с собой термос взяли. Корнейчук похлопал Лёнечку по плечу — дважды, уважительно. Обычно он не нуждался в помощи и всегда это показывал, но помощь от ребенка — другое дело. Они, видите ли, пьют чай. И будут пить его вечно. Столетия полетят автоматной очередью, а трое «исчезальщиков» и двое водителей преспокойно допьют термос и тогда только соберутся возвращаться — это, кстати, не самый скверный вариант… надо будет преподнести его Алексееву, чтобы не страдал…
Подал голос коммуникатор.
Корнейчук ввел дополнительный код, прогнал сводку через дешифратор и получил такую новость: от громадины отделился один из шестнадцати катеров. Судя по всему, собирается вписаться в околоземную орбиту. То есть наступление началось.
Следующее сообщение адресовалось ему лично. Корнейчуку предлагали свернуть эксперименты и возвращаться в столицу. Он так и не понял зачем. Что мог он там сделать в обстановке зарождающейся и набирающей силу паники? Встать в строй спецназа, охраняющего госучреждения?
Толку-то! Гости, которые путешествуют на таком транспорте и используют такое горючее, оружие имеют соответствующее. И если это газ, мгновенно убивающий все на Земле, что дышит кислородом, — то человечеству, считай, крупно повезло. Хоть мучиться не будет.
* * *
Дима Веревкин и Андрей Ермолин сидели на задворках полигонного городка, приспособив пустой ящик вместо стола, и медленно пили пиво.
— А твои где живут? — спросил Дима. — Мои в Курске. Родители, сестра, племяшки. А твои? — Мои в Нижнем. Тоже родители, дед с бабкой, брат. — Как же их теперь предупредить? — А смысл? — Из города бы хоть уехали, в глубинку, в глубинке больше шансов выжить. — А ты уверен, что вообще останется такое понятие — «глубинка»? Помолчали, сделали по глотку темного ароматного пива, насладились. Они оба были успешными мужчинами, из тех решительных и безмерно работоспособных провинциальных мальчиков, что, рванув делать карьеру в Москву, сразу обогнали ленивых и не наживших настоящей хватки столичных жителей. У обоих впереди были годы приятной и полезной жизни — с десятичасовым рабочим днем, но и с отпусками на Мальдивах, с дорогими автомашинами, с собственными особнячками за городом. И оба они были достаточно умны, чтобы понять: выбора нет, «исчезальщики» не выбирают между хорошей жизнью и загадочной смертью, просто жизнь со вчерашнего дня стала невозможна. Вообще невозможна. Корнейчук довольно толково объяснил положение дел, а оба они, и Дима, и Андрей, были технарями и отдыхали на военных и космических сайтах.
— Я понимаю еще — за идею, но в эксперименте сгинуть?.. — огорченно и безнадежно спросил Андрей. — И как они это себе представляют? Как в Средние века? Ты представляешь себе: бригада инопланетян бредет по болоту и ловит аборигенского проводника? Без него они не выберутся! — Мы можем пробраться на это судно. — И сдохнем в первые пять минут. Ответить на это было нечего. Сделали еще по глотку. Все-таки в провинции варят удивительное пиво — живое, без дурацкой химии.
— Ну и сдохнем, — тихо сказал Дима. — Так или иначе. Кончай причитать. Что ты, как старая бабка… — И ребята черт знает где… Я вот что подумал — мы ведь сами выбираем эти туннели. Можем выбрать короткий, можем — длинный… — Можем бесконечный. Но как мы это делаем? — Шварц меня пытал — о чем я думаю, когда вхожу в туннель. Ну, о чем я думаю?! Знал бы — записывал! А ты? Есть какая-то связь между нашими мыслями и длиной туннеля? — Есть, вероятно. Я дольше всего проболтался, когда речь по-английски сочинял. Мы партнера из Штатов ждали, а у меня произношение… Ну, ехал в машине, сочинял и сразу репетировал. Глядь — четырех часов как не бывало. — А думать о жене ты не пробовал? Дима вспомнил свою Юльку. Он не умел по ней тосковать и не знал, каково на вкус это ощущение — жена всегда была рядом, они даже на сутки еще ни разу не расставались. Вот только этот распроклятый эксперимент. Свое скверное настроение он приписывал чему угодно — только не элементарной тоске.
— Жена — не то, — подумав, сказал он. — Но что-то нужно держать в голове очень сильное, тут и Шварц прав, и ты прав. — «Одна, но пламенная страсть», — процитировал Андрей школьный учебник литературы. — Так где ж ее взять? Она по заказу не генерируется! — Вот мы сейчас теоретически должны думать о том, что нам нужно спасать близких, вообще людей, страну, наверное, тоже — и что? Ни хрена же не получается! Когда я на паровозе в этот самый туннель уходил, знаешь, о чем думал? Что моя благоверная обязательно забудет рыбам бульбулятор включить! Его дважды в день включать надо. И черепашку сырым мясом кормить… У тебя был когда-нибудь аквариум? — У меня собака была… Допили пиво. Разом встали с лавочки. И разом же повернулись на звук шагов. К ним так быстро, как только мог, шел Иван Онуфриевич.