Страница 47 из 51
— Не увлекайся, — посоветовала я подруге, — тебя и тогда студенческая романтика не сильно впечатляла — все искала мальчиков-мажоров да богатых папиков.
— Я практичная женщина, — Лизавета с чувством собственного достоинства расправила плечи, — романтика романтикой, а жизнь диктует свои условия.
С этим утверждением трудно было не согласиться, оттого я промолчала и погрузилась в меланхоличное разглядывание остатков батона. Минздрав и моя мама с детства не уставали предупреждать о вреде, который наносит прием пищи всухомятку, и теперь организм икотой и изжогой недвусмысленно давал понять, что авторитеты незыблемы, их надо слушаться. Да я бы и слушалась, но, учитывая ситуацию, это было практически невозможно, а потому батон пришлось доесть. Желудок недовольно поворчал немного, но, в конце концов, смирился с судьбой, чего не скажешь о Лизавете. Она снова вознамерилась начать беседу, однако не преуспела в начинаниях: неожиданно свет в каземате погас, в потолке открылся люк, и отдаленно знакомый голос без предисловий полюбопытствовал:
— Где Хотэй?
— Так мы тебе и сказали, — отозвалась Лизка.
Люк захлопнулся, свет снова зажегся. Мы с подругой уставились друг на друга в недоумении, но с некоторой долей радости в глазах.
— Ну, слава богу! — озвучила радость Лизка. — Теперь все встало на свои места. Легенда о твоем феноменальном уме перестала быть легендой и приобрела статус действительности. Все вышло так, как ты и предсказывала: пока Хотэй у нас, мы будем живы. С чем тебя и поздравляю, Виталия!
— Спасибо, конечно, но…
— Теперь мы сможем сами диктовать правила игры, раз знаем, чего от нас хотят. А я, между прочим, тоже кое-чего хочу! — неожиданно громко крикнула Лизавета.
Я испуганно вздрогнула:
— Чего, Лиз?
— В туалет, к примеру. А они нарушают основы международной конвенции о положении военнопленных. Я в Страсбург напишу! — подруга погрозила кулаком потолку.
— У нас корзина есть, — я по-честному попыталась помочь Лизке советом, но она почему-то обиделась:
— Ага! А еще веревка, чтоб удавиться.
— Лиза, я тебя не узнаю. Откуда такой пессимизм?
— От жизни, — мрачно отозвалась подруга.
Дальше время растворилось в пространстве. Вопреки нашим с Лизкой ожиданиям супостаты не спешили на свидание. Они кормили нас, причем однообразно, раз в день. То есть это я так думаю, потому что до произошедших потом событий мы поели всего три раза. Лизавете было нестерпимо жаль потерянных килограммов… Нет, пожалуй, все-таки граммов, оттого она злилась так, что разом забыла русский язык и перешла на малопонятный мне жаргон, но, думаю, любой сантехник, ненароком угодивший себе разводным ключом в интимное место, поседел бы от зависти богатому словарному запасу подруги.
К слову сказать, ведро для естественных нужд нам предоставили, за этот гуманный поступок я прониклась к злодеям чувством глубокой благодарности.
Лизка, глядя на меня, покрутила пальцем у виска и снова принялась злобно материться. И тут я заметила, что Лизкин говорок действует на меня как «Спокойной ночи, малыши» на родителей. Потому как именно они сладко засыпают под любимую с детства передачу, а вот их чада терпеливо дожидаются каких-нибудь покемонов со смешариками и под их истошные вопли успокаиваются до утра.
…Проснулась я от странной тишины. Первая мысль, мелькнувшая в мозгу, была: «Лизка умерла от истощения». В смятении, близком к панике, я открыла глаза и испытала заметное облегчение, увидев Лизавету в добром здравии. Однако выглядела она крайне удивленной. Впрочем, когда я увидела посетителей в нашем подвале, мое состояние стало примерно таким же.
Дело в том, что в подвале стояли Клара Карловна и Джон Ааронович. Причем стояли они с нехорошими улыбками на лицах, которые мне совсем не понравились. К тому же вдруг вспомнилось пророчество бабки-горбуньи: «Бойтесь черного человека на белой лошади». А чем, собственно, смуглый, черноволосый красавец Джон — не черный человек, а его белый «Феррари» (обычно машины этой марки ядовито-красного цвета) — не белая лошадь?
— Вот сволочь! — в сердцах выдохнула я, с ненавистью глядя на красивого мужчину. Это случилось первый раз в моей жизни, обычно подобные типы действуют на меня, как тряпка на молодого бычка, — челюсть сама собой падает, слюни до колен — словом, на лицо все признаки легкого помешательства. Сей факт здорово меня удивил и только добавил злости.
Джон еще шире растянул притворно-сочувственную улыбку, а Клара Карловна внезапно рассмеялась странным, каким-то надтреснутым смехом. И в этот момент на меня свалилось озарение:
— Клара Карловна! Это… Это вы!!!
— Я, голубушка, я. Рада, что ты меня узнала, — ехидно отозвалась домоправительница.
— Конечно, узнала! Это ведь вы мне звонили со своими дурацкими инструкциями!
— Почему же дурацкими? — мне показалось, что Клара Карловна вроде бы обиделась. — Все получилось именно так, как я и планировала, даже лучше. Лизавета Петровна следом за вами, голубушка, покинула наш дом на ночь глядя. И этот ее неожиданный поступок случился как нельзя кстати, иначе пришлось бы… м-м… обезвреживать ее прямо здесь, в доме. А я слишком люблю наш дом, чтобы его поганить.
Зря тетенька произнесла это слово. Лизка, до того моргавшая в оцепенении, так и подскочила на месте:
— Как это поганить?! Чем поганить?! Мною, что ли?!
— Увы, — Клара Карловна скорбно вздохнула.
— Да я… тебя… козявка засохшая, гнида потная, кикимора сушеная… Я тебя! — Никому, кроме меня, не позволено Лизавету мою обижать. Мы с ней давно знакомы и любим друг друга, а потому взаимные нападки обеими воспринимаются как дружеские советы. А тут какая-то каракатица позволила себе… Лизка, сверкнув бешеным глазом, бросилась на обидчицу… Не поворачивая головы, Джон Ааронович ударом каучукового кулака отправил возмутительницу спокойствия на прежнее место. Лизка притихла на шконке, и лишь изредка оттуда можно было уловить ее недовольное ворчание.
— А меня кто по голове приласкал? Неужто вы, Клара Карловна, собственными ручками? — не без ехидства полюбопытствовала я. Может, это и странно, но при виде знакомых лиц, хоть и не любимых, волнение и страх куда-то исчезли.
— Ну, зачем же. У меня для таких целей специально обученные люди имеются.
— Этот, что ли? — я презрительно мотнула головой в сторону Джона.
Клара Карловна согласно кивнула:
— В том числе. А еще Ицхак, к примеру. Ну, и так, пара-тройка самоучек.
— Соломоныч?! — в один голос удивились мы с Лизаветой, а подруга с досадой добавила: — Гад — он и есть гад! Сволочь, одним словом!
— Зачем же так об уважаемом человеке? У Ицхака, конечно, сложный характер и недостатков множество великое, потому, к слову сказать, мы с ним и развелись в свое время…
— Зильберштейн ваш муж?! — предчувствуя глобальные катаклизмы местного масштаба, простонала Лизка. У меня сил удивляться уже не было, но жизнь враз утратила оставшиеся яркие краски.
— Бывший, девочки, бывший. Но после развода мы сохранили дружеские, а главное, деловые отношения.
— Ребят в Киселях тоже он?.. — исподлобья глядя на злодейку, спросила я.
— Нет, — покачала головой Клара Карловна. — Ицхак староват для таких подвигов. Тут пришлось кого помоложе да посноровистее использовать.
— И где теперь этот, с позволения сказать, киллер? Вы уже избавились от него или решили повторно использовать?
— Голубушка, Виталия, кажется? Вторично использовать киллера, если, конечно, он не профессионал, глупо и чревато. Наш человек отнюдь не профессионал. По большому счету он даже не знал, что выступает в роли наемного убийцы, а когда узнал, — Клара Карловна с притворной печалью вздохнула, — неожиданно с ума сошел. Вот такая вот беда. Пришлось его в спецлечебницу определить. Жалко парня — молодой совсем…
Кажется, все та же бабка-горбунья рассказывала о хулиганских выходках Кисельных духов. Дескать, губят они не в меру любопытных спелеологов, да еще потешаются. Не знаю, как насчет других, а Бодуна, Касыча и еще одного бедолагу, который загремел в «дурку», сгубили духи с вполне человеческими физиономиями и злыми мыслями. Эти же «духи» теперь вплотную занялись и нашими с Лизкой судьбами, и думаю, дожить до победы коммунизма во всем мире нам с подружкой не суждено, иначе с чего бы вдруг Кларе Карловне откровенничать?