Часовщик

— Привет, Олаф!

— Как ты, богохульник чертов?!

— Понравилось тебе в женской обители?..

Только теперь Бруно осознал, каких усилий стоило ему все, что он сделал. В голове начался звон, дыхание перехватило, и он, с трудом дойдя до ближайшей стены, осел на брусчатку. Шестерни перед глазами вращались слаженно и легко. А спустя каких-нибудь четверть часа площадь была пуста, и лишь на ступеньках магистрата валялись огрызки яблок да чей-то деревянный башмак.

Амир погрузил умирающего Марко Саласара на подводу и как мог быстро привез его к городскому лекарю — стремительному в движениях, ясноглазому греку.

— Посмотрите его, Феофил…

Врач приоткрыл полу куртки подмастерья и тут же потерял к раненому всякий интерес.

— Умрет.

— Может быть, что-то еще можно сделать?

Грек отмахнулся:

— Хочешь — пробуй. Но учти: я таких видел десятки, а потому знаю, что говорю.

Амир почесал затылок. Они в Гранадском университете начали изучать полостные операции не так давно, а шанс попрактиковаться у него был только один — раненный в живот раб-христианин с галер.

Аллах ведает, что рабы не поделили, а главное, кто пронес на галеру острейшее лезвие без рукояти, но христианину располосовали всю брюшину слева направо.

— Спаси меня, сарацин, — умолял лежащий на боку раб, едва понял, что Амир собирается запихивать лежащие на палубе кишки обратно.

— Если получится, — честно предупредил Амир. — Я еще только студент.

Потеря крови была относительно небольшая, и Амир дал рабу опиума, расстелил коврик для намаза, тщательно вымыл руки и лицо и вознес Аллаху благодарность за этот прекрасный день.

— Ты теряешь время, — прохрипел все еще не ушедший в опиумные грезы раб.

— Время, проведенное в молитве, не потеряно, — улыбнулся Амир и принялся отмывать кишки от приставшей к ним палубной грязи.

Как ни странно, раб выжил, и Амира долго ставили в пример менее проворным ученикам.

— Делайте, как ваш сокурсник, — горячо рекомендовал преподаватель хирургии Ахмад альАхмад. — Среди рабов масса превосходного учебного материала! Их господа слишком жадны, чтобы оплачивать труд врача, а потому они с удовольствием вверят свою собственность вашим кривым, пока еще ни на что, кроме убийства больных, не годным рукам!

Но Марко был ранен намного серьезнее, чем тот раб. Длинное, тонкое орудие проникло в его тело сзади, со стороны почек и, судя по всему, поразило желудок. Проведению таких операций их в Гранаде даже не учили. И похоже, что Феофил, бывший военный врач, познавший хирургию на полях сражений, скорее всего, был прав.

— Я попробую, Феофил, — со вздохом произнес Амир. — Аллах милостив… может, и получится.

Судья был доволен прежде всего тем, что обошлось такой малой кровью.

«Слава Аллаху, что у нас не Сицилия…»

Однако, вернувшись в здание суда, Мади первым делом послал альгуасилов за отбитым у монахов часовщиком. А едва те кивнули и направились к выходу, их чуть было не сбил с ног сам Олаф — раскрасневшийся и взъерошенный.

— Бруно у вас?!

Мади улыбнулся:

— Удрал твой парень… так что жив он, жив, не беспокойся.

Олаф с облегчением вытер мокрый лоб.

— Ты лучше вот что мне скажи, Олаф, — не дал ему расслабиться судья. — Ты уверен в своей невиновности?

— Конечно, — кивнул мастеровой.

— Значит, дело следует довести до конца.

Олаф нахмурился и через мгновение покорно опустил плечи.

— Как скажете, сеньор аль-Мехмед. Мне что — снова в тюрьму?

Мади развел руками:

— Возможно… Я бы тебя не сажал, однако ты же видел этих «псов господних»… им тебя скрутить да в монастырь отправить, как мне — моргнуть.

Олаф угрюмо склонил голову, а Мади поднялся и ободряюще похлопал мастера по плечу:

— Но сначала я все-таки попробую довести очную ставку до конца.

— Вы думаете, падре Ансельмо согласится? Председатель суда пожал плечами:

— Не знаю, Олаф, не знаю… но вызвать его я обязан. А он обязан прийти. Ну что, ты готов защищать свое честное имя?

Мастер сосредоточенно кивнул:

— Да, сеньор аль-Мехмед.

Шаг за шагом Бруно добрался до мастерской, но Олафа там не обнаружил. Он прошел еще два десятка шагов и вошел в их дом, но приемного отца не оказалось и здесь.

«Суд, — понял Бруно. — Олаф должен восстановить свое доброе имя… А значит, он в суде».

Томазо, как никто другой, понимал важность доведения дела до конца. Самому исповеднику это очень внятно разъяснили, едва приняли в Орден.

— Церковь не может просто проиграть и отойти, поджав хвост, — цедил он мрачно ссутулившемуся за столом Агостино. — Особенно в деле с часовщиком.

Брат Агостино кивнул. Как всякий монах, он прекрасно понимал, какое значение представляет это магическое ремесло для живущей строго по часам, от службы до службы, Церкви.

— И потом, председатель суда наверняка перейдет в наступление, — ослабил кружевной воротник Томазо. — Так было и на Сицилии, и в Неаполе — везде.

И в этот миг в дверь постучали.

— Кто там еще?! — недовольно крикнул Томазо.

В проеме показался растерянный падре Ансельмо.

— Вот, святой отец, повестка…

— Председатель суда? — прищурился исповедник. Он был к этому готов, но не ожидал, что этот мусульманин станет действовать так быстро.

Молодой священник только моргнул, а Томазо, обдумывая что-то свое, отвернулся к окну.

— Что ж, придется тебе дать показания…

Даже не глядя на падре Ансельмо, он почувствовал, как его лицо испуганно перекосилось.

— Но как же?..

— Ты не можешь отказаться, — даже не раздражаясь оттого, что приходится объяснять азы Арагонских конституций, и все так же глядя в окно, произнес Томазо. — Поэтому иди и защищайся.

— Но там же будет очная ставка! — страдальчески напомнил мальчишка.

Томазо заинтересованно обернулся.

— Очная ставка?

— Так здесь написано, — протянул ему повестку священник.

Томазо принял бумагу, пробежал глазами содержание, удовлетворенно хмыкнул и сунул повестку Комиссару Трибунала.

— Вот он, твой шанс, Агостино.

Агостино принял повестку, перечитал и с облегчением рассмеялся.

— Дело ясное. Ну, предъявит этот сарацин результаты «мокрой пробы», а мы ему — изъятый кошель с вещественным доказательством!

— Ты все понял, Ансельмо? — внимательно посмотрел на священника Томазо. — Ну? Ты же сам должен был мараведи подменить…

— Я и подменил, — кисло скривился священник.

— Тогда чего ты боишься?! — рассвирепел Томазо. — Это не тебя теперь надо наказывать, а Исаака Ха-Кохена, давшего ложный результат «мокрой пробы»!

— Исаака? — растерянно моргнул священник.

— Его, — поднялся из-за стола брат Агостино и ободрительно хлопнул Ансельмо по плечу. — Вот увидишь, мы у него еще и право заниматься своим ремеслом отнимем!

Но священник стоял как в воду опущенный, и Томазо сокрушенно поднял глаза вверх и рассмеялся:

— Боже! Как только Ты терпишь под собой таких трусов?!

Падре Ансельмо заискивающе хихикнул, и Томазо выглянул в коридор и подозвал к себе начальника доминиканской охраны — невысокого хромого монаха, что-то шепнул ему, и вскоре все трое святых отцов под охраной четырех дюжих доминиканцев уже входили в здание городского суда.

— Ну, что вам еще надо? — первым насел на сарацина брат Агостино.

— Очную ставку, коллега, — сухо отозвался председатель суда. — Присаживайтесь.

Святые отцы переглянулись, вольготно расселись на скамьях, и судья подозвал альгуасила:

— Приведи в зал суда Олафа Гугенота.

Тот исчез и буквально через мгновение снова появился — уже в сопровождении часовщика.

— Внимание, — поднялся из-за стола судья. — Сейчас я проведу очную ставку между мастером цеха часовщиков Олафом по прозвищу Гугенот и настоятелем храма Пресвятой Девы Арагонской падре Ансельмо, сыном Диего…