Страница 92 из 96
- Мистер Стоун, - послышался за спиной Шерлока Холмса скрипучий голос профессора Пилата. - У вас не найдется для меня минуты?
- Минуты чего? - обернулся Холмс, вмиг собравшись, то есть сделав нос орлиным, а подбородок квадратным, как каменный дорожный брус.
- Вашего внимания.
Холмс смотрел на Пилата ровно минуту. По истечении ее сказал профессору сухо:
- Я согласен, - повернулся, пошел прочь размеренным шагом.
- На что вы согласны? Вы не пояснили, - нагнав его, профессор пристроился рядом.
- Я согласен завтра в три часа встретится с вами и вашими… вашими друзьями в «Трех Дубах».
- Как вы узнали это, мистер Стоун?! Вы читаете мысли?! - круто изогнув шею, посмотрел Пилат в глаза пациента с любопытством.
- Во-первых, мыслей я не читаю. Я читаю лица. Во-вторых, знаю, что все встречи, подобные предложенной вами, проводятся в «Трех дубах». В-третьих, общеизвестно, что, малыш мадмуазель Рене до трех часов дня спит, затем его уносят в Эльсинор на ежедневное медико-психологическое обследование.
- Как все просто, оказывается! Так вы придете?
- Разумеется. Тем более, мне давно хочется познакомиться с профессором Мориарти, который наверняка также приглашен. Миссис Маркофф говорила мне, что он просто душечка.
- Да, он занятный, даже, может быть, интересный человек. Однако слишком, на мой взгляд, самолюбивый. Считает, что первая скрипка всегда в его руках, а все остальные – пятые или десятые… Не хотелось, чтобы вы сцепились…
- Если мы и сцепимся по какому-либо поводу, думаю, присутствующих это только позабавит. Обещаю вам это, господин Пилат.
- Так значит, завтра в три?
- Завтра в три, профессор.
Поклонившись главе клиники, мистер Стоун направился к себе.
18. Нагие думы
В своем номере Холмс ходил из угла в угол. Оказался у окна, постоял. Ничто за ним внимания его не привлекало. Удрученный, прилег на диван. Задумался о том, что думать, рассуждать, соображать, вовсе и не нужно теперь. Все предельно ясно. Ясно, что делать, ясно, что говорить, ясно, к чему стремиться. А разве это не счастье? Да. Счастье. Многие называют это счастьем. Движение-течение под воздействием всемирной гравитации. Стремление вдоль магнитных линий обстоятельств. Неспешное стремление вперед и вниз. К недвижному морю. К тому, что непременно будет. И что из этого понимания получается? Получается, что конец, то есть финал, к которому он, собственно, стремился, стремился, не зная о нем ничего, неизбежен и был неизбежен, возможно, с самого рождения. Был неизбежен, ибо был определен. Не богами, не Пиларом, а самим Холмсом. Он, финал, будет таким, каким он запечатлелся в вечности, в неумирающем никогда времени, искусственном времени, которое можно было сделать только таким и никаким больше. А что из этого следует? Театр! Все театр в мире, не имеющем ни конца, ни начала, ни прошлого, ни будущего, ни смерти, ни бессмертия.
Нет бессмертия? Ну да. Нет его. Есть вечность тела. Двести, триста лет назад Аристотель, Платон, были бессмертными. Богоподобными. А кто они теперь? Какие-то философы, когда-то бормотавшие себе под нос истины, понятные ныне единицам. В этом году умерли великие Сименон, СССР, Сальвадор Дали, Тарковский, Лоуренс Оливье. Пройдет несколько десятилетий, и о них будут знать единицы. Будут знать лишь те, кому надо сдать экзамен за семестр или получить зачет по соответствующей дисциплине. Все Великие понимали, скольких серебряников они стоят, и потому отчаянно играли, играли в величие…
Стоп, Шерлок. Тебя заносит. Ты только что узнал, что находишься в научном центре, в котором из мертвецов изготавливают квалифицированных рабочих. Нет, не квалифицированных рабочих, а супер-работников. То есть, делают самое лучшее, что можно сделать из конкретного набора старой плоти, хондрозных костей, потраченной жизненной молью нервной ткани. Из мозгов, усердно засиженных маниями, синдромами, комплексами и просто виртуальными мухами. Ты все это узнал, и продолжаешь верить в то, что в Эльсиноре проводится эксперимент не с мертвяками, а со Временем, Вечностью, Богом?! Да, веришь! Потому что подспудно хотел бы жить в жизни, в которой - по эту сторону смерти - производится, изготавливается, как коробка конфет, вечное существование, мечта всех когда-либо живших людей. Производится, наконец, Бог, который, может быть, будет добрым, ибо создается по образу и подобию человеческому! Создается и будет создаваться вечно, пока не станет добрым и всемогущим. А на деле, оказывается, другое, на деле тут производятся садовники для президентов и президенты для садовников!
Однако все это сказки. А сказки существуют, чтобы хоть как-то можно было жить. Они все вместе, все эти сказки – это что-то вроде душевного театра, в котором разыгрываются сцены с кровожадными волками, коварными ведьмами, вампирами, а конец заведомо счастливый. Назавтра же тебе, Шерлок Холмс, предстоит сыграть роль в пьесе с заведомо известным концом. Публика будет аплодировать твоему успеху, вместо цветов тебе вручат рассаду гиацинтов, новенькую титановую лопату, к которой не липнет земля, секатор последней американской модели, а также диплом лучшего эльсинорского садовника четвертой недели июля. Кстати, почему всех нас, то есть детективов, делают садовниками? Мегре, Пуаро, мистера Жеглова? Загадка. Может быть, детективы есть лучший материал для изготовления садовников? Или многоликий глава Эльсинора просто нам симпатизирует. И потому делает из нас не остро дефицитных прожженных политиков, ни абсолютных солдат, ни кровожадных врачей, но садовников со счастливыми мозгами, с биофильной по Фромму натурой, садовников, задача у которых одна – чтобы всегда, везде хоть что-нибудь зеленело и цвело. Симпатизирует… Дудки! Мориарти говорил, что выбор у человека, попавшего в руки Пилара невелик. Два-три варианта. Значит все же, дело не в симпатиях, а в технологии… Что ж. По крайней мере, удел садовника предпочтительнее многих других. Нетрудная работа на свежем воздухе, кругом красота и порядок, располагающие пищеварение к безотказной службе.
Ну, Холмс! Ты мастер! Ты убедил себя, что садовник – это лучшая в мире профессия. Убедил, чтобы завтра блеснуть перед публикой своим театральным талантом. Убедил, чтобы финал спектакля вышел захватывающим. С оцепенением мужчин и массовым падением дам в обморок. Да будет так!
Холмс встал с дивана, подошел к окну. За ним тихо и солнечно продолжалась какая-то жизнь. Профессор Мориарти на спортплощадке измывался над тяжелоатлетическими снарядами. Бывший полковник Епифанов, только что обрезавший розы, сосал уколотый палец. Луи де Маар прогуливался с официанткой Вивьен, счастливой дальше некуда. Рука его лежала на том, что круглилось у нее ниже поясницы. Сын Епифанова-Жеглова Владимир сидел в прогулочной коляске насупленный. На коленках у него лежал увесистый том. Только что он шепеляво говорил матери:
- Как ты не понимаешь, что состояние элементарной частицы зависит от наблюдателя. Не измеряемый и ненаблюдаемый электрон ведет себя как волна! Но стоит подвергнуть его наблюдению, то есть войти с ним в контакт, как он схлопывается в частицу, в вещь, в существо! А из этого элементарно следует, что мир устроен гораздо проще, чем нам кажется! Понимаешь, мы его усложняем, так же как усложняем себе жизнь ненужными телодвижениями! Так же просто, как жизнь, устроен наш Бог, и вся беда в том, что мы, люди, устроены сложнее Него! Устроены сложнее, и навраны, потому что в нас очень много ненужного…
Мадемуазель Рене из сказанного сыном ничего не поняла, может быть, потому что думала о Шерлоке Холмсе. Мужчине Шерлоке Холмсе.
- После ужина схожу к ней на чай, - подумал Холмс. - Надо разведать диспозицию, что там и как, завтра это может пригодиться. - Да и тянет что-то.
19. Шпага и бейсбольная бита.
Решившись на посещение «Трех дубов» Шерлок, Холмс оделся и стал раздумывать, стоит ли ему в связи с выходом в свет окончательно легализоваться, то есть впервые поужинать в обеденном зале или же, как всегда, пообедать у себя.