Чернильные стрелы

Панари простоял на козлах, пока не осела редкая пыль, оставшаяся после ухода отряда. Тут у него начали дрожать ноги, и он тяжело сел.

– Не шевелись пока, – тихо сказал он незнакомцу, нисколько не заботясь о том, понимает ли тот человеческие слова.

Бродяга спорить не стал и свое существование никак не обозначил.

Они проехали еще порядка двадцати крепов до того места, где дорога расходилась на два пути. Налево – на Сатро, куда, если верить едва видным следам, направился и грастери Ройсали со своими людьми. Направо же, куда и надо было мастеру Коста, главный тракт вел в свободный город Лейно.

Панари притормозил лошадь, раздумывая о том, что делать дальше. Потом кивнул сам себе и направился в сторону Сатро. Если витаньери решат проверить, куда он едет, то выяснится, что ничтожный пуйо благородного грастери никак не обманул и едет ровно туда, куда и сказал. Поэтому Панари предпочел потерять еще три часа, но заложиться на подозрительность франтового пуаньи. Все это время, пока телега почти бесшумно катилась на север, бродяга никак себя не проявлял. Оно и к лучшему.

Этот пролесок Панари обнаружил не сам. Несколько лет назад он в очередной раз ездил в Арли и уже по пути домой нагнал небольшой обоз маркитантов. Профессиональные стервятники в мирное время возили по городам и весям припасы, привычные в одном краю, но экзотичные в другом. Еще продавали трофеи, скупленные у солдат во время походов, но таких надолго не хватало: войн в последнее время было мало, да все какие-то мелкие. Разорение одно для честного торговца, а не война.

Потому-то и можно было зачастую найти у этих торговцев вещи, к продаже как минимум не рекомендуемые. То в ящичке, прикрученном к сидению козел снизу, найдут «веселую пыльцу» – желтоватый порошок, вывариваемый из листьев молостоя, – то при тщательном осмотре в пыли под ногами маркитанта блеснет красным стеклом шарик «адовой жути». Кинешь такой сильно оземь, и действительно жутко станет: бахнет солидно, народ расшвыряет, обожжет крепко, может, и насмерть. К вооружению полевых войск такие вещи не принимаются, а вот для разных лихих людей – очень полезные.

С маркитантами Панари, так получилось, зацепился языками. Пустая дорога настраивала на добрый лад со многими попутчиками, а с такими пройдохами тем более. У маркитантов было, мастер тоже выкатил бутылку красного сладкого, и через несколько крепов был с торговцами лучшим другом, какие бывают только на тракте после приятной беседы и дюжины глотков чего-нибудь крепенького. И хотя на следующий день дружба такая тает вместе с похмельем, показать пролесок маркитанты, увидевшие в Панари своего парня, брата по духу, успели. Мастер Коста даже сквозь хмель удивился, что ничем не примечательный просвет в осиннике выводит на проезжую тропку, петляющую вдоль глубокой балки, с другой стороны подпираемую густым лесом. А всего лишь – спьяну свернули на Сатро, а возвращаться к развилке маркитантам не хотелось.

И сейчас Панари остановил кобылу, несколько минут вслушивался в тишину, но никаких признаков того, что за ним подглядывают, не почуял. Что ж, если за столько времени люди Ройсали не нагрянули с проверкой, то можно уже и честь знать. Еще раз вглядевшись в дорогу и заросли, мастер хлопнул вожжам, и экипаж тихонько вкатился в лес. Что ж, теперь ищите. Прогалина выйдет на тракт в Лейно крепах в сорока от развилки, а тут уже через сто шагов с дороги никого было не видно и не слышно. Зеленая листва надежно скрыла мастера и его подобрыша от любых любопытных глаз.

* * *

В фильмах тому, кто прячется от негодяев, всегда хочется чихнуть. Или ему за шиворот залезает какой-нибудь скорпион. И герой мужественно чихает в ладошки или потеет, пока насекомое не уберется по своим делам.

Ничего такого со мной не было. Да, лежать было неудобно, какие-то железки все время норовили впиться в измученный организм. Мужик, бросивший меня в эту телегу, сверху навалил всякого тяжелого металлического хлама и укрыл поверх вонючей мешковиной. Но я бы и в выгребную яму сейчас с головой нырнул.

Догонявшие нас всадники, без всякого сомнения, были теми уродами, которые убили Коленьку и гнали меня по ночному лесу. Не знаю, чем я так приглянулся своему спасителю, но он меня не сдал. Более того, пока я учился дышать кожей, как какая-нибудь жаба, бородатый явно ругался с бандитами, и зуб даю – по моему поводу. Потом все стихло, мы снова куда-то поехали, но обнаруживать свое присутствие я не спешил.

Как и не задумывался особо над тем, а куда, собственно, это транспортное средство направляется. Впрочем, мне это было совсем без разницы. Явно не в Петербург, не в Воронеж и даже не в Мапуту. Едем и едем. Лишь бы покормили поскорее.

Внезапно мы остановились, и мешковина надо мной исчезла. Солнце на несколько мгновений ослепило, хотя и светило сквозь густую листву. Я вытянул ладонь, закрываясь от его лучей, и давая глазам привыкнуть к свету, когда же убрал руку, вместо светила увидел бородатое лицо своего спасителя.

Ему было лет сорок пять, не меньше. Широкий нос, широкие скулы, черты – как если бы топором вытесывали. Не красавец, в общем, но – я надеялся – что целоваться с ним не придется.

Мужик внимательно рассматривал меня своими карими глазами и вдруг о чем-то спросил. Я не понял ни слова. Так что роскошный вариант, при котором попаденец при переносе из одного мира в другой вдруг чудесным образом выучивает язык аборигенов, не прокатил. Что ж, придется жестами.

– Не понимаю, – вздохнул я.

Мужик задумался и снова что-то произнес. Очевидно, на другом языке. Если первый, явно привычный ему, чем-то смахивал на итальянский, то этот скорее напоминал какой-нибудь из кавказских. Впрочем, понятнее не стало.

– Не понимаю.

– Нэе памыаи! – с раздражением передразнил меня бородатый.

Он оказался прям-таки полиглотом, попробовав еще четыре разных языка. Ни один из них, естественно, мне знаком не был, в голове не появилось даже намека хоть на какую-то ассоциативную связь ни с одним словом, слышанным ранее. В самом деле, можно ведь узнать даже суахили, если пару недель провести в Кении или Танзании. Но в данном случае – глухо. В странах, где говорят на наречиях, предложенных мужиком, я не бывал, и в телевизоре их не видел.

– Мил человек, ты бы покормил меня, а? Я ж уже сутки не жрамши, а уже марафон сделал.

Паясничать меня никто не заставлял, но языковой барьер несколько расслаблял. Так за границей на отдыхе многие начинают материться чаще и прилюдно, раз их не понимают. И сейчас я мог назвать бородатого хоть земляным червяком, и мне за это ничего бы не было. Основную коммуникативную функцию в данный момент играли руки, они и показали жестами, что спасенному попаданцу остро необходима пища.

– Ам-ам! – сказал я, изображая процесс вкладывания еды в рот. Немного подумав, изобразил жевание.

Мой спаситель мрачно посмотрел на эту пантомиму, но за бутербродами не полез, а показал на мои часы и снова что-то спросил.

– Ну, ты и барыга! – возмутился я очень даже не наигранно. – Они же четыреста долларов стоят! Ты чем меня кормить собрался за такую цену?

Но «тиссо» снял и вложил в его огромную лапу. Мужик с горящими глазами рассматривал обычный, в общем-то, хронометр, чуть ли не нюхая его. Послушал, как тикает механизм, исследовал место крепления ремешка и застежку, потом приложил часы ко лбу и закрыл глаза. Глядя на это шаманство, я ощутил себя Миклухо-Маклаем в компании первобытного папуаса. Похоже, пойдут мои «тиссо» на амулет этому дикарю.

Неожиданно бородатый открыл глаза и посмотрел на «тиссо» с каким-то обиженным недоумением. Он снова о чем-то спросил, но тут же махнул рукой и снова уставился на циферблат.

– Мужик! Дай пожрать, а?

Наконец, до него дошло, чего же хочу я, и что часы надо хоть как-то отработать. Бородач полез в ящик под лавкой, на которой сидел, и достал из него… классические бутерброды. Все как дома: на куске зернового хлеба некое мясо, огурец и сыр. Правда, когда бутерброды мне делала Настя, она не сопровождала их передачу мне недовольным бурчанием на тарабарщине. Но тут уж не до изысков дорогих ресторанов с вышколенными официантами – я с трудом заставил себя есть небольшими кусками, тщательно пережевывая. И не рычать при этом.